Книга Мальчик глотает Вселенную, страница 45 – Трент Далтон

Врачи качают головами. Первый доктор оборачивается ко мне. Я улыбаюсь.

– Ты заблудился, приятель? – спрашивает он.

Я готовился к подобному. Я все это планировал. Отрепетировал вчера несколько ответов за ужином из жесткой баранины, который не ел.

– Нет, я просто навещал брата в детском отделении, – говорю я.

Лифт останавливается на первом этаже.

– А твои мама и папа с тобой? – спрашивает доктор.

– Ага, они просто курят снаружи, – отвечаю я.

Двери лифта открываются, врачи выходят направо, а я направляюсь к больничному фойе. По гладким бетонным полам деловито снуют посетители и сотрудники «Скорой помощи», толкающие каталки. Первый врач замечает повязку на моей правой руке и замирает на месте.

– Эй, погоди, малыш…

Просто продолжать идти. Просто продолжать. Уверенность. Ты невидимый. Ты веришь, что ты невидимый и незаметный. Просто продолжай идти. Мимо кулера с водой. Мимо семейства, окружающего девочку с бутылками «Колы» в кресле-каталке. Мимо постера с Нормом – папашей с пивным животом в центре и надписью «Жизнь. Будь в ней» из телевизионной рекламы, которая так сильно смешит Августа.

Я оглядываюсь через правое плечо и вижу, как первый доктор подходит к административному столу и начинает говорить с женщиной за ним, указывая на меня. Теперь идти быстрее. Теперь быстрее. Еще быстрее. Ты не невидимка, идиот. Ты не волшебник. Ты тринадцатилетний мальчик, и тебя вот-вот схватит тот крупный охранник с Тихоокеанских островов, с которым доктор разговаривает сейчас; и тебя отправят жить к отцу, которого ты не знаешь.

Бежать.

Королевская Брисбенская больница находится на Боуэн-Бридж-роуд. Я знаю этот район, потому что ежегодная Брисбенская выставка – «Экка» – проводится каждый август немного дальше по дороге, в старом выставочном центре, где однажды мама с Лайлом позволили Августу и мне съесть все содержимое наших пакетов с рекламными образцами «Милки Вэй», пока мы наблюдали, как пятеро здоровенных тасманийцев яростно рубят топорами лежащие у них под ногами бревна на потеху публике. Мы возвращались домой в Дарру на поезде со станции Боуэн-Хиллз – она тут где-то поблизости, – и в движущемся поезде меня вырвало содержимым моего пакета в «Армейскую боевую сумку» с пластмассовым пулеметом, пластмассовой гранатой, патронташем и камуфляжной головной повязкой, которую я мечтал надеть на несколько совершенно секретных спасательных миссий на улицах Дарры, пока она не утонула в блевотине, состоящей на две трети из шоколадного коктейля и на треть из сосиски в тесте.

Снаружи на небе – дневная луна. По Боуэн-Бридж-роуд проносятся машины. Возле дорожки, идущей от больницы, торчит большая серая трансформаторная будка. Я проскальзываю за эту будку и наблюдаю, как охранник-островитянин выскакивает из раздвижных дверей больницы. Он смотрит налево, направо, снова налево. Наверно, следы мои ищет. Но ничего не находит. Он направляется к женщине в зеленом кардигане и пушистых тапках, покуривающей на скамейке автобусной остановки возле больницы и о чем-то болтающей с городской урной, в которую стряхивает пепел.

Бежать немедленно. Догнать толпу людей, переходящих оживленную главную дорогу на светофоре. Смешаться с ними. Мальчик в бегах. Мальчик одурачил персонал больницы. Мальчик обхитрил мир. Мальчик надул Вселенную.

Я знаю эту улицу. Именно по ней мы шли на Брисбенскую выставку. Мама с Лайлом купили билеты у парня в окошке в бетонной стене. Мы прошли мимо конюшен, навозных куч, козьего стада в сто голов и курятника, полного кур и куриного дерьма. Затем мы спустились с холма и вышли на Ярмарочную аллею. Мы с Августом упросили Лайла отпустить нас на аттракционы – на Призрачный поезд, а затем в Зеркальный лабиринт, где я крутился-вертелся по сторонам, но видел лишь себя. Просто продолжай идти по этой улице. Спроси кого-нибудь, кого угодно. Например, вот этого мужчину.

– Извините, – говорю я.

На нем зеленая армейская шинель, которая ему велика, и вязаная шапочка на голове. Он стоит, прислонившись к бетонной стене, ограждающей выставочный комплекс, и бережно сжимает между бедер большую стеклянную бутылку из-под колы. Бутылка из тех, которые мы с Августом собираем и периодически относим в угловой магазин в Оксли, и старушка, которая управляет магазином, дает нам двадцать центов за наши старания, и мы тут же тратим эти двадцать центов на двадцать одноцентовых карамелек. В бутылке у этого чувака прозрачная жидкость, и я чувствую запах денатурата. Он смотрит на меня, его губы кривятся, глаза щурятся от солнца за моей спиной.

– Не могли бы вы сказать, как пройти на железнодорожную станцию? – спрашиваю я.

– Я Бэтмен, – говорит мужчина, подергивая головой.

– Простите, что?

– Бэтмен! – рявкает он.

– Бэтмен?

Он напевает мелодию из телевизора:

– Нананананананана… Бэтмен! – выкрикивает он.

Он смуглый от солнца и сильно потеет под огромной зеленой шинелью.

– Ага, Бэтмен, я понял, – говорю я.

Он показывает на свою шею. Та сбоку вся покрыта кровью.

– Гребаная летучая мышь укусила меня, – сообщает он. Его голова мотается из стороны в сторону, как качели-лодочки, на которых мы каждую осень катаемся на Брисбенской выставке. Теперь я вижу, что его левый глаз сильно подбит и заплыл.

– Вы в порядке? – спрашиваю я. – Может, вам помощь нужна?

– Не нужна мне никакая помощь, – бормочет он. – Я Бэтмен.

И это взрослый человек. Гребаные взрослые мужчины. Все они психи. Никому нельзя доверять. Долбаные придурки. Уроды. Убийцы. До чего же нужно докатиться, чтобы стать уличным Бэтменом в старом районе Брисбена? Сколько в нем хорошего? Сколько плохого? Кто был его отец? Что сделал его отец? Или чего не сделал? Каким образом другие взрослые мужчины испортили ему жизнь?

– В какой стороне железнодорожная станция? – снова спрашиваю я.

– А? Че? – сипит он.

– Станция где? – говорю я громче.

Он указывает путь дрожащей правой рукой, вялый указательный палец тычет в левую сторону на перекресток.

– Просто продолжай идти, Робин, – бубнит он. – Просто продолжай идти.

– Спасибо, Бэтмен, – говорю я.

Он протягивает мне руку.

– Дай пять! – требует он.

Я инстинктивно хочу пожать ему руку правой, но вспоминаю о повязке на потерянном пальце и нерешительно протягиваю левую.

– Вот хорошо, хорошо, – произносит он, крепко ее сжимая.

– Спасибо еще раз, – говорю я.

И тут он тянет мою руку к своему рту и кусает ее, как бешеная собака.

– Агррррр, – рычит он, обслюнявливая мне ладонь своими губами. Он пытается меня укусить, но во рту у него только кожа, мягкие десны. Я вырываю руку, и он валится назад, безумно хохоча с разинутым ртом. Ни одного зуба в его улыбке.