Онлайн книга «Раковый корпус»
|
Дёма ещё вчера её видел мельком первый раз, и от этой жёлтой клумбы волос даже моргнул. Девушка показалась ему такой красивой, что задержаться на ней взглядом он не посмел — отвёл и прошёл. Хотя по возрасту изо всей клиники она была ему ближе всех (ещё — Сурхан с отрезанной ногой), — но такие девушки вообще были ему недостижимы. А сегодня утром он её ещё разок видел в спину. Даже в больничном халате она была как осочка, сразу узнаешь. И подрагивал снопик жёлтых волос. Наверняка Дёма её сейчас не искал, потому что не мог бы решиться с ней знакомиться: он знал, что рот ему свяжет как тестом, будет мычать что-нибудь неразборчивое и глупое. Но он увидел её — и в груди ёкнуло. И стараясь не хромать, стараясь ровней пройти, он свернул в красный уголок и стал перелистывать подшивку республиканской „Правды“, прореженную больными на обёртку и другие нужды. Половину того стола, застеленного кумачом, занимал бронзированный бюст Сталина — крупней головой и плечами, чем обычный человек. А рядом со Сталиным стояла нянечка, тоже дородная, широкогубая. По-субботнему не ожидая себе никакой гонки, она перед собой на столе расстелила газету, высыпала туда семячек и сочно лускала их на ту же газету, сплёвывая без помощи рук. Она, может, и подошла-то на минутку, но никак не могла отстать от семячек. Репродуктор со стены хрипленько давал танцевальную музыку. Ещё за столиком двое больных играли в шашки. А девушка, как Дёма видел уголком глаза, сидела на стуле у стенки просто так, ничего не делая, но сидела пряменькая, и одной рукой стягивала халат у шеи, где никогда не бывало застёжек, если женщины сами не пришивали. Сидел желтоволосый тающий ангел, руками нельзя прикоснуться. А как славно было бы потолковать о чем-нибудь!.. Да и о ноге. Сам на себя сердясь, Дёмка просматривал газеты. Ещё спохватился он сейчас, что бережа время, никакого не делал зачёса на лбу, просто стригся под машинку сплошь. И теперь выглядел перед ней как болван. И вдруг ангел сам сказал: — Что ты робкий такой? Второй день ходишь — не подойдёшь. Дёма вздрогнул, окинулся. Да! — кому ж ещё? Это ему говорили! Хохолок или султанчик, как на цветке, качался на голове. — Ты что — пуганый, да? Бери стул, волоки сюда, познакомимся. — Я — не пуганый. — Но в голосе подвернулось что-то и помешало ему сказать звонко. — Ну так тащи, мостись. Он взял стул и, вдвое стараясь не хромать, понёс его к ней в одной руке, поставил у стенки рядом. И руку протянул: — Дёма. — Ася, — вложила та свою мягонькую и вынула. Он сел, и оказалось совсем смешно — ровно рядышком сидят, как жених и невеста. Да и смотреть на неё плохо. Приподнялся, переставил стул вольней. — Ты что ж сидишь, ничего не делаешь? — спросил Дёма. — А зачем делать? Я делаю. — А что ты делаешь? — Музыку слушаю. Танцую мысленно. А ты, небось, не умеешь? — Мысленно? — Да хоть ногами! Дёмка чмокнул отрицательно. — Я сразу вижу, не протёртый. Мы б с тобой тут покрутились, — огляделась Ася, — да негде. Да и что это за танцы? Просто так слушаю, потому что молчание меня всегда угнетает. — А какие танцы хорошие? — с удовольствием разговаривал Дёмка. — Танго? Ася вздохнула: — Какое танго, это бабушки танцевали! Настоящий танец сейчас рок-н-ролл. У нас его ещё не танцуют. В Москве, и то мастера. Дёма не все слова её улавливал, а просто приятно было разговаривать и прямо на неё иметь право смотреть. Глаза у неё были странные — с призеленью. Но ведь глаза не покрасишь, какие есть. А всё равно приятные. — Тот ещё танец! — прищёлкнула Ася. — Только точно не могу показать, сама не видела. А как же ты время проводишь? Песни поёшь? — Да не. Песен не пою. — Отчего, мы — поём. Когда молчание угнетает. Что ж ты делаешь? На аккордеоне? — Не… — застыживался Дёмка. Никуда он против неё не годился. Не мог же он ей так прямо ляпнуть, что его разжигает общественная жизнь!.. Ася просто-таки недоумевала: вот интересный попался тип! — Ты, может, в атлетике работаешь? Я, между прочим, в пятиборьи неплохо работаю. Я сто сорок сантиметров делаю и тринадцать две десятых делаю. — Я — не… — Горько было Дёмке сознавать, какой он перед ней ничтожный. Вот умеют же люди создавать себе развязную жизнь! А Дёмка никогда не сумеет… — В футбол немножко… И то доигрался. — Ну, хоть куришь? Пьёшь? — ещё с надеждой спрашивала Ася. — Или пиво одно? — Пиво, — вздохнул Дёмка. (Он и пива в рот не брал, но нельзя ж было до конца позориться.) — О-о-ох! — простонала Ася, будто ей в подвздошье ударили. — Какие вы все ещё, ядрёна палка, маменькины сынки! Никакой спортивной чести! Вот и в школе у нас такие. Нас в сентябре в мужскую перевели — так директор себе одних прибитых оставил да отличников. А всех лучших ребят в женскую спихнул. Она не унизить его хотела, а жалела, но все ж он за прибитых обиделся. — А ты в каком классе? — спросил он. — В десятом. — И кто ж вам такие причёски разрешает? — Где разрешают! Бо-о-орются!.. Ну, и мы боремся! Нет, она простодушно говорила. Да хоть бы зубоскалила, хоть бы она Дёмку кулаками колоти, а хорошо, что разговорились. Танцевальная музыка кончилась, и стал диктор выступать о борьбе народов против позорных парижских соглашений, опасных для Франции тем, что отдавали её во власть Германии, но и для Германии невыносимых тем, что отдавали её во власть Франции. — А что ты вообще делаешь? — допытывалась Ася своё. — Вообще — токарем работаю, — небрежно-достойно сказал Дёмка. Но и токарь не поразил Асю. — А сколько получаешь? Дёмка очень уважал свою зарплату, потому что она была кровная и первая. Но сейчас почувствовал, что — не выговорит, сколько. — Да чепуху, конечно, — выдавил он. — Это всё ерунда! — заявила Ася с твёрдым знанием. — Ты бы спортсменом лучше стал! Данные у тебя есть. — Это уметь надо… — Чего уметь?! Да каждый может стать спортсменом! Только тренироваться много! А спорт как высоко оплачивается! — везут бесплатно, кормят на тридцать рублей в день, гостиницы! А ещё премии! А сколько городов повидаешь! — Ну, ты где была? — В Ленинграде была, в Воронеже… — Ленинград понравился? — Ой, что ты! Пассаж! Гостиный двор! А специализированные — по чулкам отдельно! по сумочкам отдельно!.. |