Онлайн книга «Раковый корпус»
|
— Та ще… лекарства нэ принэсли… — замялся Прошка, но приподнял руку к выключателю. — Что значит — „потушите“? — зарычал сзади Русанова Оглоед. — Укоротитесь, вы тут не один. Павел Николаевич сел как следует, надел очки и, поберегая опухоль, визжа сеткой, обернулся: — А вы повежливей можете разговаривать? Грубиян скорчил кривоватую рожу и ответил низким голосом: — Не оттягивайте, я не у вас в аппарате. Павел Николаевич метнул в него сжигающим взглядом, но на Оглоеда это не подействовало ничуть. — Хорошо, а зачем нужен свет? — вступил Русанов в мирные переговоры. — В заднем проходе ковырять, — сгрубил Костоглотов. Павлу Николаевичу стало трудно дышать, хотя, кажется, уж он обдышался в палате. Этого нахала надо было в двадцать минут выписать из больницы и отправить на работу! Но в руках не было никаких конкретных мер воздействия. — Так если почитать или что другое — можно выйти в коридор, — справедливо указал Павел Николаевич. — Почему вы присваиваете себе право решать за всех? Тут — разные больные, и надо делать различия… — Сделают, — оклычился тот. — Вам некролог напишут, член с такого-то года, а нас — ногами вперёд. Такого необузданного неподчинения, такого неконтролируемого своеволия Павел Николаевич никогда не встречал, не помнил. И он даже терялся — что можно противопоставить? Не жаловаться же этой девчёнке. Приходилось пока самым достойным образом прекратить разговор. Павел Николаевич снял очки, осторожно лёг и накрылся полотенцем. Его разрывало от негодования и тоски, что он поддался и лёг в эту клинику. Но не поздно будет завтра же и выписаться. На часах его было начало девятого. Что ж, он решил теперь все терпеть. Когда-нибудь же они успокоятся. Но опять началась ходьба и тряска между кроватями — это, конечно, Ефрем вернулся. Старые половицы комнаты отзывались на его шаги и передавались Русанову через койку и подушку. Но уж решил Павел Николаевич замечания ему не делать, терпеть. Сколько ещё в нашем населении неискорененного хамства! И как его с этим грузом вести в новое общество! Бесконечно тянулся вечер! Начала приходить сестра — один раз, второй, третий, четвёртый, одному несла микстуру, другому порошок, третьего и четвёртого колола. Азовкин вскрикивал при уколе, опять клянчил грелку, чтоб рассасывалось. Ефрем продолжал топать туда-сюда, не находил покоя. Ахмаджан разговаривал с Прошкой, и каждый со своей кровати. Как будто все только сейчас и оживали по-настоящему, как будто ничто их не заботило и нечего было лечить. Даже Дёмка не ложился спать, а пришёл и сел на койку Костоглотова, и тут, над самым ухом Павла Николаевича, они бубнили. — Побольше стараюсь читать, — говорил Дёмка, — пока время есть. В университет поступить охота. — Это хорошо. Только учти: образование ума не прибавляет. (Чему учит ребёнка, Оглоед!) — Как не прибавляет?! — Так вот. — А что ж прибавляет? — Ж-жизнь. Дёмка помолчал, ответил: — Я не согласен. — У нас в части комиссар такой был, Пашкин, он всегда говорил: образование ума не прибавляет. И звание — не прибавляет. Иному добавят звёздочку, он думает — и ума добавилось. Нет. — Так что ж тогда — учиться не надо? Я не согласен. — Почему не надо? Учись. Только для себя помни, что ум — не в этом. — А в чём же ум? — В чём ум? Глазам своим верь, а ушам не верь. На какой же ты факультет хочешь? — Да вот не решил. На исторический хочется, и на литературный хочется. — А на технический? — Не-а. — Странно. Это в наше время так было. А сейчас ребята все технику любят. А ты — нет? — Меня… общественная жизнь очень разжигает. — Общественная?.. Ох, Дёмка, с техникой — спокойней жить. Учись лучше приёмники собирать. — А чего мне — покойней!.. Сейчас вот если месяца два тут полежу — надо за девятый класс подогнать, за второе полугодие. — А учебники? — Да два у меня есть. Стереометрия очень трудная. — Стереометрия?! А ну, тащи сюда! Слышно было, как пацан пошёл и вернулся. — Так, так, так… Стереометрия Киселева, старушка… Та же самая… Прямая и плоскость, параллельные между собой… Если прямая параллельна какой-нибудь прямой, расположенной в плоскости, то она параллельна и самой плоскости… Чёрт возьми, вот книжечка, Дёмка! Вот так бы все писали! Толщины никакой, да? А сколько тут напихано! — Полтора года по ней учат. — И я по ней учился. Здорово знал! — А когда? — Сейчас тебе скажу. Тоже вот так девятый класс, со второго полугодия… значит, в тридцать седьмом и в тридцать восьмом. Чудно в руках держать. Я геометрию больше всего любил. — А потом? — Что потом? — После школы. — После школы я на замечательное отделение поступил — геофизическое. — Это где? — Там же, в Ленинграде. — И что? — Первый курс кончил, а в сентябре тридцать девятого вышел указ брать в армию с девятнадцати, и меня загребли. — А потом? — Потом действительную служил. — А потом? — А потом — не знаешь, что было? Война? — Вы — офицер были? — Не, сержант. — А почему? — А потому что если все в генералы пойдут, некому будет войну выигрывать… Если плоскость проходит через прямую, параллельную другой плоскости, и пересекает эту плоскость, то линия пересечения… Слушай, Дёмка! Давай я с тобой каждый день буду стереометрией заниматься? Ох, двинем! Хочешь? — Хочу. (Этого ещё не хватало, над ухом.) — Буду уроки тебе задавать. — Задавай. — А то, правда, время пропадает. Прямо сейчас и начнём. Разберём вот эти три аксиомы. Аксиомы эти, учти, на вид простенькие, но они потом в каждой теореме скрытно будут содержаться, и ты должен видеть — где. Вот первая: если две точки прямой принадлежат плоскости, то и каждая точка этой прямой принадлежит ей. В чём тут смысл? Вот пусть эта книжка будет плоскость, а карандаш — прямая, так? Теперь попробуй расположить… Заладили и долго ещё гудели об аксиомах и следствиях. Но Павел Николаевич решил терпеть, демонстративно повёрнутый к ним спиной. Наконец, замолчали и разошлись. С двойным снотворным заснул и умолк Азовкин. Так тут начал кашлять аксакал, к которому Павел Николаевич повёрнут был лицом. И свет уже потушили, а он, проклятый, кашлял и кашлял, да так противно, подолгу, со свистом, что, казалось, задохнётся. |