Онлайн книга «Раковый корпус»
|
Дикость какая! — дожить до того, чтобы женщины казались помехой! Неужели человек может так опуститься? Представить этого нельзя! А в общем — радоваться, выходит, нечему. Не отрицал Лев Леонидович так настойчиво, чтоб ему можно было поверить. И понять надо было, что потеряно — всё. Всё… Как бы заменили Костоглотову вышку на пожизненное. Оставался он жить, только неизвестно — зачем. Забыв, куда шёл, он запнулся в нижнем коридоре и стоял бездельно. А из какой-то двери — за три двери до него — показался беленький халатик, очень переуженный в поясе, такой сразу знакомый. Вега! Шла сюда! Недалеко ей было по прямой, ну обогнуть две койки у стены. Но Олег не шёл навстречу — и была секунда, секунда, ещё секунда — подумать. С того обхода, три дня — суха, деловита, ни взгляда дружбы. И сперва он думал — чёрт с ней, и он будет так же. Выяснять, да кланяться… Но — жалко! Обидеть её жалко. Да и себя жалко. Ну вот сейчас — пройдут, как чужие, да? Он виноват? Это она виновата: обманула с уколами, зла ему желала. Это он мог её не простить! Не глядя (но видя!), она поравнялась, и Олег, против намерения, сказал ей голосом как бы тихой просьбы: — Вера Корнильевна… (Нелепый тон, но самому приятно.) Вот теперь она подняла холодные глаза, увидела его. (Нет, в самом деле, за что он только её прощает?..) — Вера Корнильевна… А вы не хотите… ещё мне крови перелить? (Как будто унижается, а всё равно приятно.) — Вы же отбивались? — всё с той же непрощающей строгостью смотрела она, но какая-то неуверенность продрогнула в её глазах. Милых кофейных глазах. (Ладно, она по-своему и не виновата. И нельзя же в одной клинике так отчуждённо существовать.) — А мне тогда понравилось. Я ещё хочу. Он улыбался. Шрам его при этом становился извилистей, но короче. (Сейчас — простить её, а уж потом когда-нибудь объясниться.) Что-то всё-таки шевельнулось в её глазах, раскаяние какое-то. — Завтра может быть привезут. Она ещё опиралась на какой-то невидимый столбик, но он не то плавился, не то подгибался под её рукой. — Только чтоб — вы! обязательно — вы! — сердечно требовал Олег. — Иначе я не дамся! От всего этого уклоняясь, стараясь не видеть дольше, она мотнула головой: — Это как выйдет. И прошла. Милая, всё равно милая. Только — чего он тут добивался? Обречённый на пожизненное — чего он тут добивался?.. Олег бестолково стоял в проходе, вспоминая — куда ж это он шёл. Да, вот куда! — он шёл Дёмку проведать. Лежал Дёмка в маленькой комнатушке на двоих, но второй выписался, а новый ждался завтра из операционной. Пока что был Дёмка один. Уже неделя прошла — и первым пламенем отпылала отрезанная нога. Операция уходила в прошлое, но нога по-прежнему жила и мучилась вся тут, как неотрезанная, и даже отдельно слышал Дёмка каждый палец отнятой ноги. Обрадовался Дёмка Олегу — как брату старшему. Это и были его родственники — друзья по прежней палате. Ещё от каких-то женщин лежало на тумбочке, под салфеткой. А извне никто не мог ни прийти к нему, ни принести. Дёмка лежал на спине, покоя ногу — то, что осталось от ноги, короче бедра, и всю огромную бинтовую навязь. Но голова и руки его двигались свободно. — Ну, здоров же, Олег! — принял он Олегову руку. — Ну, садись, рассказывай. Как там, в палате? Оставленная верхняя палата была для него привычным миром. Здесь, внизу, и сёстры были другие, и санитарки не такие, и порядок не такой. И всё время перебранивались, кто что обязан и не обязан делать. — Да что палата, — смотрел Олег на обстрогавшееся, пожалчевшее Дёмкино лицо. Как желобочками выхватили ему в щеках, обкатали и обострили надбровья, нос, подбородок. — Всё так же. — Кадр там? — Кадр там. — А Вадим? — С Вадимом неважно. Золота не достали. Метастазов боятся. Дёмка повёл лбом о Вадиме как о младшем: — Бедняга. — Так что, Дёмка, перекрестись, что твою-то вовремя взяли. — Ещё и у меня метастазы могут быть. — Ну, вряд ли. Кто что мог видеть? — даже и врачи: проплыли или не проплыли эти губительные одинокие клеточки, лодки десантные во мраке? И причалили где? — Рентген дают? — Возят, на каталке. — Тебе сейчас, друг, дорога ясная — выздоравливать, осваивать костыль. — Да нет, два придётся. Два. Уже всё обдумал сирота. И раньше он хмурился взросло, а теперь-то ещё повзрослел. — Где ж делать будут? Тут же? — В ортопедическом. — Бесплатно хоть? — Да заявление написал. Платить мне — чем же? Вздохнули — с лёгкой наклонностью ко вздоху у тех, кто год за годом ничего весёлого не видит. — Как же тебе на будущий год десятый кончить? — Лопнуть надо кончить. — А на что жить? К станку ведь не станешь. — Инвалидность обещают. Не знаю — второй группы, не знаю — третьей. — Третья — это какая? — Не ведал Костоглотов всех этих инвалидностей, как и всех гражданских законов. — Самая такая. На хлеб будет, на сахар нет. Мужчина, всё обдумал Дёмка. Топила, топила ему опухоль жизнь, а он выруливал на своё. — И в университет? — Надо постараться. — На литературный? — Ага. — Слушай, Дёмка, я тебе серьёзно: сгубишься. Займись приёмниками — и покойно жить, и подшибать будешь. — Ну их на фиг, приёмники, — шморгнул Дёмка. — Я правду люблю. — Так вот приёмники будешь чинить — и правду будешь говорить, дура! Не сошлись. Толковали и ещё о том, о сём. Говорили и об Олеговых делах. Это тоже была в Дёмке совсем не детская черта: интересоваться другими. Молодость занята бывает только собой. И Олег ему, как взрослому, рассказал о своём положении. — Ох, хрено-ово… — промычал Дёмка. — Пожалуй, ты ещё б со мной и не сменялся, а? — Ч-ч-чёрт его знает… В общем так выходило, что Дёмке здесь с рентгеном да костылями околачиваться ещё месяца полтора, выпишут к маю. |