Онлайн книга «Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников»
|
Его поразило, сколько их, ибо он никогда не видел их всех вместе. У ограды их было с полсотни, разного размера и возраста. Только старый самец, исхудавший и вконец изголодавшийся, держался позади других посередине загона, где не осталось ни травинки, хоть шаром покати. Жан Кадоре бросил ему кусок тыквы: австралиец не спеша приблизился к корму, его потомство оставалось на почтительном расстоянии, образовав полукруг. Перевернув носом тыкву, он дважды ткнулся им в мякоть, затем, приподняв, словно в ухмылке, черную губу, уставился на своего хозяина. И вдруг, повернувшись к нему спиной, стремглав бросился в конец загона и, совершив невероятный прыжок через ограду, исчез в кукурузе. – И он туда же! – только и вымолвил горбун. Сунув руки в карманы, он долго ходил вдоль загона. Голодные кролики неотступно следовали за ним по ту сторону сетки… Стоя за приоткрытыми ставнями, проснувшиеся Эме и Манон, прижавшись друг к другу щеками, молча, удрученно наблюдали за ним. Когда он направился к дому, они спустились в кухню. Он был спокоен. – Сколько времени я проспал? – Не помню, – пожав плечами, искренне ответила Эме. – Шесть дней, – ответила за нее Манон, – ровно шесть дней прошло с того вечера, когда ты заснул за столом… – Да! Эти шесть дней свели на нет два года надежд и трудов. Кукуруза погибла, тыквы тоже… – Не все, – закричала Манон. – Разве ты не видел те, что на большой оливе? Она взяла его за руку и повела. * * * – Я сделала так, как велел делать Джузеппе, – по пути объясняла она, – отыскала самые большие. Они были там, у большой оливы. Мама ухаживала за тобой, у Батистины разболелись ноги, так что я сама с ослицей ходила за водой… Я поливала только эти, на другие воду не тратила… Они подошли к дереву, горбун поднял глаза и увидел наверху пышные зеленые листья. Благодаря ежедневному поливу и страшной жаре, принесенной сирокко, тыквы за шесть дней оплели старую оливу, чьи серебристые ветки с трудом пробирались сквозь завесу ярко-зеленых тыквенных листьев, размером с человеческую руку, но ни одного плода не было видно. Манон раздвинула листья и потянула отца за рукав к черному стволу оливы. Он поднял глаза. По краям конуса, образованного листьями, на нескольких ярусах висели круглые плоды с белыми полосками, похожие на маленькие арбузы. – Сто тринадцать. Я посчитала, – сказала Манон. Он взял ее за плечи и долго вглядывался в ее голубые глаза. – Нам нужно в десять раз больше. Но этим нет цены. Они являются доказательством, решающим доказательством… Милая ты моя крошка, ты одарила меня самой прекрасной из всех рождественских елок. Он поцеловал ее в лоб, улыбнулся и предложил: – Пошли поиграем на гармошке. В эти ужасные для горбуна дни Уголен был занят приготовлением вина из урожая, полученного на винограднике Лу-Папе, но каждое утро на заре возвращался в Массакан, чтобы поливать свои любимые гвоздики, на что у него уходило несколько ведер воды из колодца. Однако он там не задерживался и даже не заходил в дом: его терзало смутное угрызение совести, он боялся встретиться с господином Жаном в самый разгар бедствия – он был не прочь задушить кота, но смотреть на него был не в силах. Однажды рано утром, пока Уголен разливал вино по бутылкам, Лу-Папе поднялся на свой наблюдательный пункт и вернулся оттуда в веселом расположении духа. – Куренок, самое время зайти к нему. Там у него настоящий погром. Все барахло улетело, тыквы высохли и закрутились штопором, а кукуруза стала белой, как бумага. Его самого я не видел… Как бы не помер, бедняга… от болезни или отчаяния… Предложи ему шесть тысяч франков, а может, и все семь… Но торгуйся!.. Только беги скорее, как бы никто тебя не опередил. На вот, возьми с собой две бутылки нового вина. Для больных нет ничего лучше… * * * Уголен, с корзиной в руках, отправился под дождем в Розмарины. Он уже издалека увидел дырявую простыню на дереве, клочья промокших газет. На плантации никого не было… Он спустился к полю с тыквами. Длинные, переплетенные между собой плети хрустели под его ногами: вырвав одно из растений, он принялся рассматривать корни. – Им крышка, конец! – сказал он. Потом, помяв в руке несколько кукурузных листьев, повторил: – Крышка! С той стороны проволочной сетки одновременно с ним передвигались кролики. – Какие тощие! – вздохнул он и шепотом добавил: – Ничего не поделаешь. Это было необходимо, чтобы он понял. Он направился к дому, бесшумно, как идут к тяжелобольному человеку, но когда оказался в десяти шагах от фермы, ему показалось, что он слышит музыку… Подойдя ближе, он остановился… Две гармошки исполняли рождественскую песнь «Марш трех королей» [36]. – Интересно, кто из нас сходит с ума – я или он? Дождавшись окончания радостной песни, он постучал в ставню… Господин Жан появился на пороге с гармошкой в руке. Он был бледным, исхудавшим, но ни взгляд его, ни голос не выдавали человека, затравленного или впавшего в уныние. – Привет, сосед! Ну как, сбор винограда окончен? – Окончен, господин Жан! Вино готово, остается только выпить его! В этом году его маловато, зато оно крепкое – не меньше тринадцати градусов… Я принес вам две бутылки. Оно, конечно, еще не выдержано, но пить можно! – Мы сейчас же попробуем его! Эме, принеси стаканы! Они устроились за кухонным столом, Уголен поставил на него бутылки. – Ну как? Катастрофу видели? – Да, видел… – бросив взгляд в окно и покачав головой, ответил Уголен. – И у меня в огороде все засохло на корню… Сирокко у многих уничтожил урожай. – Мой муж так перетрудился, что чуть не умер от солнечного удара! – вставила Эме. – Батистина меня вылечила с помощью горячего уголька, – улыбаясь и наполняя стаканы до краев, пояснил горбун. – По крайней мере, так мне рассказала жена. За ваше здоровье! Они чокнулись. – Это единственное средство, – подтвердил Уголен, – чтобы вынуть солнце из головы. Но нужно знать заклинания, иначе не получится. – Батистина их знает, – сказала Манон. – И даже пообещала, что научит меня! – Подарок хоть куда! – пошутил Уголен. – Только все скажут, что ты ведьма! За здоровье! Они снова чокнулись, господин Жан с величайшим удовольствием опорожнил залпом половину стакана и заявил: |