Книга Эхо между нами, страница 76 – Кэти Макгэрри

Нет, я этого не хочу, но должна, должна помочь Люси.

– Я собираюсь окурить только первый этаж, – отвечаю я. – Иди на третий, и там ты будешь в безопасности.

Мама сделала то, о чем я просила, и теперь меня терзает страх, что она права, а я поступаю неправильно. С каждой секундой меня все сильнее охватывает дрожь. От страха, от горя, от физической боли.

Сегодня утром я проснулась с жуткой головной болью. Тот тип боли, с которым было трудно скатиться с кровати, тот тип, от которого моя голова казалась на двадцать килограммов тяжелее обычного. Мой позвоночник болит от необходимости держаться в вертикальном положении. Мигрень становилась все хуже и хуже. Зрение временами двоилось, а желудок булькал в предвкушении будущей рвоты.

Я не хотела покидать свою кровать или свою комнату, но это очень важно. Люси очень важна. Сойер очень важен. И в этом тоже есть доля эгоизма. Если я не сделаю этого и не сделаю все правильно, Глори придет и окурит весь дом, и тогда моя мама уйдет навсегда.

Я не могу так рисковать. Ее пребывание здесь – это спасательный круг, и, если оборвется эта ниточка, я, наверное, умру.

Глори сказала мне, что для того, чтобы очистить дом, я должна хотеть, чтобы духи ушли, иначе они останутся. Если я окурю все части первого этажа и изгоню всех духов из этого дома, кроме мамы, тогда с ней все будет в порядке.

Мои ботинки сдавливают ноги, когда я иду через комнату Люси, последнее место в квартире на первом этаже, которое я не окурила. Мой макияж плотный и некомфортный, но в противном случае Сойер точно заметил бы мою полупрозрачную кожу, темные круги под глазами – он бы увидел боль.

Мне просто нужно сделать это, прогнать монстра Люси, а затем подняться наверх, пока моя мигрень не дошла до точки невозврата, прежде чем Сойер увидит меня в таком плохом состоянии.

Окна первого этажа распахнуты настежь, и в комнату врывается прохладный осенний ветер. Я вздрагиваю, и дым от палочки шалфея дует мне в лицо. Мои глаза горят, и я задаюсь вопросом, не те ли это духи, которых я выгоняю, дают мне отпор.

Поднимаю руку, и она дрожит, когда я несу чадящий пучок из комнаты Люси к окну.

– Я желаю тебе всего хорошего где-нибудь в другом месте, а не здесь. Тебе здесь больше не рады. Тебе пора двигаться дальше, и я приказываю тебе уйти.

Делая то, что я прошу, Сойер следует за мной с горящим пучком шалфея в руке. Он подражает мне, делает то, что делаю я, говорит то, что говорю я, но его слова отягощены недоверием. Я ставлю на то, что шалфей сделает свое дело, и моей веры будет достаточно, чтобы изгнать всех, кроме мамы.

Люси наблюдает за нами с порога со смесью недоумения и любопытства. Я протягиваю ей пучок дымящегося шалфея.

– Это твоя комната, Люси. У тебя больше власти над ней, чем у меня. Можешь ли ты помочь изгнать призраков?

Она держит руки за спиной, когда входит, но затем берет шалфей и делает и произносит именно то, что я ей говорю. И с каждым шагом она становится смелее, как будто берет под контроль свой мир и окружение.

– А призраки уже ушли? – спрашивает меня Люси.

Они должны были уйти.

– Да, – я выхожу из комнаты и направляюсь на кухню, чтобы найти раковину и потушить горящий шалфей.

Люси следует за мной по пятам.

– А куда пойдут призраки?

– Я верю, что они попадают на небеса, – говорю я. – Если они решат отправиться именно туда.

– А почему они могут не захотеть туда уйти?

– Я не знаю, но Бог дал нам свободу воли. Он не заставляет нас идти туда, куда мы не хотим. Это зависит от нас, мы сами делаем выбор.

– Если призраки могут попасть на небеса, то почему они не отправляются туда, когда умирают, а остаются здесь?

На кухне я тушу пучок шалфея в раковине.

– Не знаю.

Люси оглядывается через плечо, затем заговорщицки наклоняется ко мне.

– А почему твоя мама осталась?

Я кладу шалфей на стол и присаживаюсь перед ней на корточки.

– Моя мама знала, как сильно мы с папой скучали по ней, поэтому осталась, чтобы убедиться, что с нами все в порядке.

– Разве ты не хочешь, чтобы она попала в рай? – она шепчет, и меня охватывает чувство вины. И правда, разве я не должна хотеть этого?

Люси наклоняется так близко, что я чувствую жар ее тела.

– Делая это, мы прогоняем твою маму?

– С ней все должно быть в порядке. Я велела ей спрятаться на третьем этаже.

– Но разве дым не поднимается вверх? Разве не поэтому мы должны оставаться ниже к полу, если разразится пожар?

Мое сердце пропускает несколько неприятных ударов.

Входная дверь открывается, и я морщусь, ощущая резкую боль в черепе. Заставляю себя подняться на ноги и замечаю Сойера, который идет через фойе, размахивает шалфеем, и бормочет слова. Затем он поворачивает вверх по лестнице. И мир накреняется.

– Нет, – шепчу я, чувствуя, как мое сердце колотится в ушах. – Мама.

Я мчусь к нему, но чувствую, что движусь так медленно, как будто застреваю в мокром песке, и меня захлестывают волны. Капельки пота стекают по лбу, по груди, и мое дыхание становится затрудненным.

– Сойер! – я хотела бы закричать, но выходит чуть громче шепота, и я хватаюсь за перила, когда он начинает размахивать горящим шалфеем у моей двери. – Сойер, остановись!

Громкий хлопок раздается посередине лестницы. Достаточно громкий, чтобы я подпрыгнула. Достаточно громкий, чтобы Сойер развернулся, едва не потеряв равновесие.

Отблеск белого ослепляет меня, и я моргаю, чтобы увидеть маму, сидящую в том месте, где послышался хлопок. Она наклоняет голову и смотрит то на меня, то на Сойера. Во рту пересыхает, когда меня охватывает смесь паники и надежды. Увидит ли он ее?

Сойер пристально смотрит в том направлении, но его глаза двигаются, пытаясь что-то найти, и я падаю духом. Я бы отдала все на свете, если бы кто-нибудь еще мог ее увидеть, потому что тогда я точно знала бы, что не умираю.

– Шалфей причиняет мне боль, – мама морщится от боли. Она мерцает передо мной, и мое сердце разрывается надвое.

– Потуши шалфей, – говорю я.

– Почему? – спрашивает Сойер.

– Погаси его! – кричу я. – Потуши! Потуши его сейчас же!

Сойер возится с раковиной в руке, но делает то, о чем я прошу.

Мама продолжает мерцать, и кровь отливает от моего лица.

– Если ты не скажешь своему отцу… – Мама держится за голову, как тогда, когда она болела из-за рака. Тогда это была вина судьбы, что она терпела боль, но теперь ее боль – моя вина. – Ты скажешь Сойеру? Что твоя опухоль растет?

Я качаю головой, и Сойер напрягается. Должно быть, он уловил это движение: