Книга Баланс белого, страница 10 – Елена Мордовина

Я мало о нем знала — только то, что Энди учился на кинофакультете и занимался всем по чуть-чуть на реках Вавилонских — продюссировал панк-группы и замышлял какие-то дела с казачьими полковниками в черных кителях с крестами — все это его предприятие называлось «Магдебургская брама». Одна из его групп недавно записала альбом под названием «Fuck totum».

Сегодня он был в клетчатых бежевых брюках и светлой футболке. Ольховский тоже успел натянуть водолазку к его приходу.

— Андрюша, ты хоть как-то пытался повлиять на девушку? Уговорил to rearrange her mind?

— Что конюшню запирать, когда лошадей украли? Хочет — пусть едет.

Он поднял мой рюкзак, примерил, улыбнулся мне и сказал: «Хорошо!»

Затем передал Ольховскому длинный список питерских квартир и телефонных номеров (Коломиец, Фил — общежитие химиков — заглянула я в список), и у меня снова возникло радостное предвкушение поездки в неизвестность. В нижнюю часть списка были внесены имена тех, кому следовало передать привет — все эти женщины, покровительствующие питерским музыкантам, какая-то матрона, украсившая свой автомобиль портретом Фиделя, которая в течение двух ночей была любовницей Энди, и с которой он впервые попробовал кокаин.

Они общались, я сидела тихо, стараясь не нарушать той братской гармонии, которая существовала в их общении. Сейчас мы должны были ехать к матери Шизгары в Ворзель. Смысл этого пассажа мне был не совсем ясен. Затем мы втроем принялись обсуждать маршрут.

— А как сейчас с переходом границы, не лучше ли будет пересечь одну границу, чем две?

До того, как я заинтересовалась этим, у них даже не появилось подобной мысли, они схватились за нее и бурно принялись обсуждать все варианты предстоящего путешествия. Неловко обращаясь с картой, они путали красные и черные линии, не ориентировались в пространстве. Поэтому я только поглядывала и в их разговоры больше не вмешивалась. Они решили, что следовало бы поначалу узнать, как предпочитают ездить водители, через Харьков или через Белоруссию. В конце концов, они кое-как карандашом нарисовали маршрут.

— А что ты Шизгару с собой не взял?

— Шизгару? Да ты ее не знаешь.

— Я ее не знаю? Я знаю ее с тех пор, когда она была еще такой худенькой девочкой, с ног до головы, как горчичниками, облепленной комплексами. Я ее не знаю! Извините!

— Неликвидная барышня, абсолютно! — Ольховский снова обвел пальцами морщины вокруг рта.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот что, ты думаешь, ликвиднее, «Москвич» или «Кадиллак»? Попробуй ты за неделю обналичить «Кадиллак». В отношении нее — то же самое, я даже не деньги подразумеваю.

— И стоишь ты, бедный, на площади, пальцы в бриллиантах, а сигарет себе не можешь купить?

— Ну, что-то типа того.

Ольховский продолжал собирать какие-то вещи. Походные нарды в кожаном мешочке. Черненая стальная фляга с золотыми лилиями.

Энди развлекал меня разговорами. Был у них, оказывается, еще один друг, но однажды он повел девушку в абортарий на Рейтарской, набрал там калипсола и умер от передозировки.

В дверь позвонили. Кольчепа ворвался в квартиру как ураган. И все вдруг завертелось, съехало с катушек, понеслось по касательной.

Гость бегал по квартире и искал какой-нибудь свитер. Натянув поданный Ольховским свитер на свой собственный, немного успокоился и притих у батареи.

— Блядь, мерзну все время. Пока из Москвы ехал, надавали кучу штрафов, а похуй, русские здесь не канают. Надо раскуриться.

— Принес?

— На, держи.

Ольховский берет маленький, завернутый в фольгу катышок гашиша.

Энди занимается папиросой.

Остатки Андрюша прячет в брелок — красную почтовую тумбу на золоченой цепочке. Дверца ее прикрывается так плотно, что гашиш не может выпасть.

— Шизгара привезла из Лондона.

Курим на кухне. Дым словно нарисован, как на картинах Климта.

После берем по сигарете. Пепел сбрасываем в высокую узкую баночку из-под маслин.

— Девушка у вас такая красивая.

— Девушка не для тебя, у девушки есть любимый.

— Да ну?

— Бодю помнишь?

— Это твой любимый? Эта царевна Будур со звездой во лбу?

Энди с Ольховским покатываются со смеху. Я тоже не могу удержаться. Кольчепа не смеется. Он просто согрелся. Читает майку Энди:

— Эн Ай Пи Ди…

— Эн Вай Пи Ди!

— N’ why PD? — слышится мне. Я подозрительно оглядываюсь. Мне кажется, все слышат то же самое.

— Кто пи-ди? Я пи-ди? Пи-ди! Сам ты пи-ди, блядь, иди на хуй!

Все смеются. Мне смешно еще и оттого, что нас прет от набора звуков — просто какой-то птичий щебет — и все прутся. Кажется, трава начинает действовать.

— Что там в Москве? Хорошо? В Москве НЛП, Пелевин…

— В жопу Пелевина!

— …Питсбургский гудрон…

— В жопу питсбургский гудрон, где мои ключи?

— В жопе ключи!

Теперь Кольчепа бегает по комнатам, хлопая себя по карманам, переворачивает вещи, ищет ключи.

Энди тоже повис на волне бешеного гостя. Что-то объясняет Ольховскому:

— Да дышло ему по самые гланды, этому Гаркину, хуй бабушкин продать хочет, урод, а я должен париться. Приходит за полчаса до концерта в бар, козел, переходники не подходят ни хуя, и стоит, глазками хлопает из-под очков, — тон Энди очень меняется, когда вопрос касается дела, мне даже страшно становится. — Мог бы поинтересоваться, в конце концов, звезда, блядь! Ты слышал этого… Ну, этот, чувак, который на кобзе блюзы нахуяривает? Нет, ну ты слышал, как он играет?

— Твоя задача, Эндичка, — Ольховский говорил таким голосом, будто только что сошел с облаков, — воспитать звучащий камертон, по которому все другие должны настраиваться. Так, если не ошибаюсь, говорил тенор Козловский.

— Кто камертон, этот вонючий вшивый подлый Гаркин камертон? В рваных черевиках, типа того вокалист «Лавин Спунфул», мудачина. Ладно, если бы личность невъебенного масштаба, Моррисон там, или Башлачев, так нет же — Гаркин, сука!

— Да вы уже заебали мертвецам косы заплетать! В жопу Моррисона! В жопу Башлачева! — Кольчепа прилетел и снова сел под батареей. — Нормальный пацан Гаркин.

— А где ты его видел?

— Да тут и видел.

— Он сюда часто захаживает, с регулярностью патронажной сестры.

Нить рассуждений ускользала. Мне захотелось спрятаться где-то. Я ушла в гостиную и уселась в кресло. Кошка была где-то здесь, но я ее не видела. Я закрыла глаза, и мне показалось, что я умираю. Что-то прошуршало рядом. Меня поцеловал шимпанзе, после чего включил граммофон, и я улетела. Откуда-то сверху я видела себя, танцующего пуделя и шимпанзе.