Книга В рабство – на экскурсию, страница 55 – Наталья Бессонова

— На противоположном берегу Босфора, названном в давние времена Галатой, всегда селились иностранцы и иноверцы: ремесленники, торговцы и прочий пришлый люд, — говорил Юрий тоном сказочника, начинающего увлекательный рассказ. — Когда-то генуэзские купцы основали здесь колонию. При турках Галата продолжала оставаться европейским кварталом, населенным итальянскими моряками и купцами. Район считался неблагонадежным, и правоверные мусульмане захаживали туда лишь по надобности: чтобы купить чужеземные товары или посетить увеселительные заведения. Вино здесь текло рекой, а непослушных детей турки пугали нечестивой Галатой, где на улицах даже днем можно было встретить валяющихся пьяниц.

— А серая башня? Что там такое? Оттуда музыка звучала…

— Галатская башня — это, можно сказать, символ независимости итальянской колонии. Построена в четырнадцатом веке как основная башня крепостных стен, чтобы наблюдать за входом в Босфор. Верхнюю часть башни достроили уже при Османской империи, и она использовалась как пожарная.

— Пожарная… так прозаично, — удивилась Надежда.

— Сейчас там кафе, ресторан… ночной клуб. Здесь можно увидеть танец живота и многое другое… А наверху башни — круговая терраса с шикарным видом на весь Стамбул…

— Осман говорил о том, что для танцев на Галате набираются девушки, вернее, что уже набрали и больше не нужно, — вспомнила Надя. — Там тоже могут быть девчонки из России.

— Жалоб в полицию от россиянок, танцующих на Галатской башне, пока не поступало, — сообщил Юрий, с улыбкой глядя на спутницу.

— Не смешно! — заявила она.

— А кто смеется? — серьезно сказал полковник. — Ты столкнулась с представителями криминального бизнеса, который за всю историю человечества искоренить не удалось, даже путем ужесточения наказаний.

— Юра, когда мы с Иринкой убегали, то попали на какую-то площадь с памятником, похожим на те, что у нас ставили героям революции…

— А-а, так это, видимо, площадь Таксим — одна из достопримечательностей района Бейоглу и всего Стамбула с монументом Независимости.

— Ух ты, куда нас занесло! — воскликнула Надежда.

— Респектабельный район на том берегу вырос уже позже, — продолжал Юрий рассказ о городе. — Название его — Пера — произошло от греческого «за», то есть «за Галатой». Там были построены дворцы иностранных посольств, а центральную улицу назвали на французский лад — Grande Rue de Pera. Теперь весь район носит турецкое имя Бейоглу. До сих пор дух вольнодумства присущ этим кварталам… Сейчас это модный район, центр ночной жизни города — большая часть баров и ночных клубов Стамбула располагается именно здесь. А Галатская башня и ныне заметно возвышается над бухтой Золотой Рог, — завершил свой рассказ Юрий.

Облака окрашивались в золотисто-розовый цвет. Чайки с криком пролетали над мостом, выпрашивая у рыбаков частичку их улова. Пролив бороздило множество самых разнообразных судов — от маленьких служебных до огромных пассажирских.

продекламировал Юрий.

— Надюша, ты представляешь, Есенин никогда не был на Босфоре! А мы с тобой прогуливаемся по Галатскому мосту! Бухта Золотой Рог!.. Знаменитый пролив Босфор! Фантастика просто!

— А вон там слева, на другом мосту, видишь, рога? Они золотые, наверное? — спросила Надежда.

— Может быть, — засмеялся Юрий.

прочел он, зачем-то изменив слова.

— У Есенина — «голубым огнем»! — перебила Надежда.

— Так это потому, что у Шаганэ, наверное, глаза были голубые, а у тебя-то — золотые! Или зеленые? Или зеленые с позолотой?.. А, янтарные! Так этот цвет называется?

— Этот цвет называется «кошачьи глаза», — засмеялась Надежда. —

Не завидую я Шаганэ: Есенин с ней пытался забыть о своей «дальней северянке».

— Надюш, ну при чем тут Шаганэ? Ты — это ты! И дальняя северянка, и Шаганэ, и… Ты — воплощение всех лирических героинь вместе взятых!

— И помещицы Анны Снегиной? — Надежда немного смутилась, но ничуть не возражала быть воплощением сразу всех лирических персонажей любимого поэта.

— А почему нет? Для кого-то ведь, наверняка, ты была первой безответной любовью. Помучила, небось, парнишку? — Юрий с лукавой улыбкой посмотрел на нее.

Она не ответила, загадочно улыбаясь и вспоминая того самого «парнишку»…

На обратном пути прошлись по нижнему ярусу Галатского моста, полюбовались с его площадок видами на вечерний Стамбул, остановились в небольшом рыбном ресторанчике, где были единственными посетителями. Пристроились за столиком, откуда открывался вид на дворец Топкапы и на красиво подсвеченную Айя-Софию. Сидели друг против друга на небольших мягких диванчиках.

— За тебя! — сказал Юрий, поднимая бокал со светлым сухим вином.

— Почему — только за меня? — спросила Надежда.

— За нас?

— За нас, — согласилась она.

С Босфора дул прохладный ветерок. Силуэт крупной чайки, притулившейся на фонарном столбе, привлек внимание Надежды. Птица важно вертела головой и не собиралась улетать. Огни судов, непрестанно бороздящих воды Босфора, освещали, на мгновение выхватывая из темноты, мелкие волны, которые, едва блеснув, снова прятались в вечерней мгле.

Юрий пересел на диванчик к Надежде, обнял ее теплыми руками. Легкая щетинка на его щеке мягко кололась, губы сохранили вкус виноградного вина…

Принесли рыбу с овощным гарниром и большим количеством зелени.

— Теперь попробуем другую рыбку — более аристократическую… и приготовленную по всем правилам, — сказал Юра, пересаживаясь на свое место.

— Так на гриле — не по всем правилам? А мне понравилось!

— И правда, неплохо, — согласился полковник, — особенно в таком обществе! — от его нежного взгляда прохладный ветерок с Босфора казался гораздо теплее, чем был на самом деле…

Возвращаясь в отель, увидели сидящего на тротуаре узенькой улочки, струящейся вдоль внешней крепостной стены дворца Топкапы, турецкого мальчика лет восьми-девяти. Он торговал бумажными носовыми платочками, разложенными на пластиковом пакете прямо на тротуаре. Ребенок плакал, размазывая грязными ручонками слезы по щекам.

«Он даже младше… моего сыночка…» — подумала Надежда, которая несколько лет назад пережила самую страшную трагедию в своей жизни — гибель сына в летнем лагере. До сих пор боль утраты продолжала саднить сердце, став постоянной, привычной спутницей, тупой и ноющей, от которой она и теперь иногда плакала, оставаясь одна. Молилась, каялась, но сама себя не могла простить за то, что отправила сынишку в лагерь. Хотела, чтобы отдохнул, чтобы был под присмотром. А вышло…