Книга Эксплеты. Лебединая башня, страница 46 – Ирина Фуллер

Омарейл подавилась орешком.

– Чего? Каким пиратом? – выдавила она.

– Самым обычным. На таких лодках плавают только пираты. Они не приспособлены ни для рыбалки, ни для перевозок. Зато отлично подходят для того, чтобы скрываться от водного патруля.

– Но… что пираты делают?

Май закатил глаза.

– Грабят, что! Подстерегают где-нибудь в ночи богатую яхту с пьяными гуляками, нападают, грабят и сматываются.

Буря выглядела как человек, способный на подобное. Омарейл чуть нахмурилась.

– Может, и так. Но мы точно этого не знаем, верно? А вот то, что Буря мне однажды помогла, это наверняка.

– Ну да, ну да… – пробормотал Май и хмуро уставился вдаль. – Моего отца однажды тоже ограбили пираты, – сказал он через пару минут. – Он как раз продал хорошую партию рыбы за Утесами Минли и плыл домой.

– Ох, мне очень жаль, – сдавленно проговорила Омарейл.

Ей стало не по себе. Вскоре они разошлись, но неприятный осадок от последнего разговора не покидал ее все выходные.

За субботу и воскресенье Омарейл приняла решение продолжать ходить в школу. Она предположила, что, если бы Даррит хотел, он бы уже попытался разоблачить принцессу.

Поэтому в понедельник она пришла в Астардар – только для того, чтобы поплатиться за славную пятницу. Госпожа Зарати встретила ее и Мая на уроке «Математики» сердитым взглядом, а после занятия попросила задержаться.

– Объяснитесь, – потребовала она, и Омарейл собиралась было покаяться, но Май опередил ее.

– За что именно, госпожа Зарати? – невинно поинтересовался он.

– Не валяй дурака, Май! – рассердилась учительница. – Ты прекрасно знаешь, за что! За ваш прогул! Проклятье, дети, могу я рассчитывать хотя бы на одну неделю без происшествий?

Омарейл чувствовала, что женщина была по-настоящему сердита. Но Май как будто специально дразнил ее еще больше своими шуточками.

– Это зависит не только от нас, госпожа Зарати, – очень любезно и даже сочувственно произнес он. – Но лично мы с Мираж сделаем все от нас зависящее, даю вам слово. А сейчас, если вы не возражаете…

– Как бы не так! Вас ждет директор, дорогие мои.

– Но госпожа Зарати, у нас же сейчас урок. Мы же не можем пропустить… что там? – тихо уточнил он.

– «Риторику», – подсказала Омарейл.

– О, только не «Риторику»! – в притворном ужасе воскликнул Май.

Госпожа Зарати не намеревалась и дальше смотреть, как Май паясничал, поэтому отправила их с Омарейл к Дольвейну.

Тому понадобилась всего пара минут, чтобы пристыдить прогульщиков и вызывать у них желание клясться на крови, что это был последний раз, когда они пропустили уроки.

– Жду вас после занятий, – разочарованно бросил он и позволил покинуть кабинет.

– Все из-за тебя, – пробурчал Май, как только они оказались в коридоре.

Тот учебный день заканчивался «Атлетикой», поэтому Омарейл пришлось постараться, чтобы переодеться после нее в самые короткие сроки.

Она надеялась, что Дольвейн не приготовил для них никакого длительного наказания, так как Омарейл следовало спешить в замок.

Надежды оправдались. Им даже не пришлось покидать кабинет директора – там у него имелась полка с различными наградами и дипломами, которые нуждались в тщательной чистке.

– Стереть пыль, где надо – отполировать, – бросил директор, и Омарейл впервые в жизни взяла в руки тряпку.

Дело это оказалось нехитрое, и Омарейл быстро погрузилась в думы, находя особое очарование в монотонной работе.

Когда в дверь постучали, она не придала этому никакого значения. Госпожа Туттерверк вошла в кабинет и торжественно объявила:

– Господин директор, к вам госпожа Дольвейн.

– Пригласите, пожалуйста, – небрежно ответил директор.

Сердце Омарейл прыгнуло в горло и начало биться там с удвоенной силой. Ее тело оцепенело. Они с Маем сидели спиной к любому, кто мог оказаться в кабинете, поэтому все, что ей оставалось, – продолжать чистить кубки и медали.

Раздался стук каблуков о пол и шуршание юбок.

– Дан, – произнесла Сова, а затем замолчала.

– Ученики отбывают наказание, – ответил он, очевидно, на ее немой вопрос.

Омарейл старалась шевелить руками, чтобы не выглядеть как статуя и не вызывать лишнего интереса. Май, следуя собственным соображениям, тоже изображал старательного чистильщика кубков, не оборачиваясь.

– Что-то срочное? – спросил директор.

Некоторое время Сова не отвечала, и Омарейл уже приготовилась к драматичному разоблачению. Но госпожа Дольвейн, похоже, лишь размышляла, было ли ее дело достаточно срочным и допустимо ли было обсуждать его при посторонних.

– Я пришла напомнить тебе о чаепитии, – сдержанно произнесла Сова, и Дан, Омарейл готова была поклясться, тихонько зарычал.

– Я помню, мама, спасибо. Как я и сказал, если я успею, то непременно…

– Именно поэтому я и пришла, – перебила его Сова негромко, но властно. – Чтобы убедиться, что никакие дела не отвлекут тебя от встречи с Его Величеством.

Затем она глубоко вздохнула.

– Дан, будь добр, закончи все свои дела и посвяти мне этот вечер.

Юбки снова зашуршали, судя по звуку, Сова прошла к двери.

– Или у тебя есть что-то важнее семьи?

Сова умела выкручивать руки. Директор ничего не ответил, но Омарейл знала: он придет.

– До свидания, молодые люди, – произнесла Сова.

Май обернулся, чтобы попрощаться. Омарейл же, не помня себя от ужаса, проговорила чужим голосом «до свидания», все еще глядя строго перед собой. Ее тело окаменело, когда в начищенном до блеска кубке она увидела отражение Совалии Дольвейн. Та стояла в дверях и смотрела ей в затылок. Томительная секунда. Затем еще одна.

И Сова вышла из кабинета.

Омарейл готова была заплакать от облегчения.

– Мама, – проговорил директор задумчиво. – Мама – это мама, неважно, три тебе или тридцать.

– Маму нельзя огорчать, – поддержал его размышления Май.

– Верно, молодой человек. Нельзя, – со смирением отозвался Дан Дольвейн.

Придя в тот день в замок, Омарейл долго сидела в кресле, размышляя. Это был уже второй раз, когда Сова едва не поймала ее в школе. Третий раз мог стать «счастливым».

Вечером к ней пришла Севастьяна. Она рассказала, что только что закончилось чаепитие, на котором присутствовали Король, Королева, родители Севастьяны, Сова, Бериот и его брат, Дан. Омарейл, чувствуя тошноту от необходимости лгать самому близкому человеку на свете, без энтузиазма спросила: