Книга Снайпер Великой Отечественной, страница 36 – Иосиф Пилюшин

Найденов дернул меня за рукав стеганки и указал рукой на бруствер вражеской траншеи:

– Посмотри туда. Офицер шомполом что-то рисует на стенке траншеи.

Я поймал в оптический прицел гитлеровского офицера. Он стоял к нам спиной, в сдвинутой на затылок каске. К рукаву маскировочной куртки был прикреплен тонкий прутик, который шевелился на ветру.

– Сережа, ты в кукольном театре бывал?

– А что?

– Да так, к слову пришлось. Чучело это! Они частенько выставляют их, пытаются поймать наших стрелков на приманку.

– Как поймать?

– Очень просто. Ты, увидя вот такого немца, второпях выстрелишь, да еще высунешься взглянуть, попал ли. А их снайпер и хлопнет тебя.

– Да ты лучше присмотрись, – настаивал Найденов. – Он ведь голову поворачивает.

– Оставим в покое чучело, будем искать живого.

Найденов вновь припал к окуляру перископа:

– Верно, чучело! А все же здорово придумали, жулики!

Я упорно продолжал искать вражеского снайпера, но долго ничего не обнаруживал. Помогло мне бревно, лежавшее за задним бруствером немецкой траншеи, торцом в нашу сторону. Как раз в створе с торцовой частью бревна изредка показывался белый бугорок, то увеличиваясь, то уменьшаясь, а то и вовсе исчезая. Присмотревшись к бугорку более внимательно, я установил, что это голова немца, покрытая белым капюшоном. Я указал на нее Найденову.

– Это снайпер? – спросил Сергей, не отводя глаз от перископа.

– Нет, это их наблюдатель. Видишь, в руках у него нет оружия. Ты следи за ним, а я поищу того, кто выставил чучело.

Найденов некоторое время спустя позвал меня:

– Товарищ командир, тот немец пропал, вместо него объявился другой. У этого винтовка в руках, видишь?

Вражеский снайпер лежал, плотно прижавшись к бревну. Я видел ствол винтовки и вершину каски. Немец держал оружие наготове. Я предупредил Найденова, чтобы он ни в коем случае не открывал амбразуру бойницы, а сам уполз в траншею, чтобы с запасной позиции пристрелить фашиста.

С нового места я видел верх каски, но бревно скрывало туловище немца. Я ждал, когда он поднимет голову, и ни на секунду не сводил перекрестие оптического прицела с каски. Время шло медленно, тягуче. Немели руки, шея, слезы туманили глаза, в висках, словно удары молотка, стучала кровь. Я стал считать, досчитал до тысячи, сбился и вновь начал счет. А враг все продолжал лежать не шевелясь. В нашей траншее кто-то громко закашлял, фашист чуть-чуть приподнял голову, показались рожки каски. Я выстрелил и тут же ушел к Найденову.

– Готов! – сказал мне Сергей. – Лежит.

Все, что произошло на глазах Найденова, ошеломило его.

– Да-а, снайпер, – задумчиво протянул он. – А я стрельбе учился в народном ополчении. Вот мне бы так научиться стрелять… В открытом бою другой раз лежишь под ливнем пуль, осколков – и невредим. А здесь… один неосторожный поворот – и готов, – размышлял вслух Сергей. – А можно этому научиться?

– Можно. Кто хочет научиться – научится.

Отойдя от перископа, Найденов присел прямо на землю. Мы покурили, поговорили, и он дал мне почитать письмо от своей девушки. Это хранимое солдатом бесхитростное письмо я прочитал со слезами на глазах. Оно напомнило мне о многом. Как знать, встретятся ли эти два человека, искренне любящие друг друга? Но я не успел более подробно расспросить Найденова о его подруге, как в нашей обороне стали рваться вражеские снаряды. Найденов быстро уполз в траншею, а я открыл стрелковую амбразуру и увидел на снегу ползущие к нашим рубежам белые фигурки. Справа, слева от моего окопа с нашей стороны открыли стрельбу ручные и станковые пулеметы, трещали короткими очередями автоматы, бухали глухие винтовочные выстрелы. Я стрелял безостановочно. От частой стрельбы и близких разрывов шумело в голове. Немцы одолели стометровую отметку и приблизились к нашей траншее на расстояние броска ручной гранаты. Один из них, опершись на левую руку, приподнялся, пытаясь бросить гранату. Я выстрелил ему в грудь, граната выпала из его руки и разорвалась рядом с ним.

Вдруг все кругом стихло. К небу взвился столб огня, и мой правый глаз будто прикрыла чья-то огромная шершавая рука. Передо мной раскинулся узорчатый ковер. Краски на нем, причудливо переливаясь, то исчезали, то опять появлялись. Я видел эти узоры в огненном кольце, за которым открылась бездонная пропасть, куда я стремительно падал… Я разбрасываю широко в стороны руки, пытаясь ухватиться за кромку пропасти, но не могу, руки срываются… Потом все исчезает…

Позднее, вернувшись из госпиталя, я узнал, что это был «маленький геркулес» Андрей, кто откопал меня в снайперском окопе и передал санитарам. Но отблагодарить товарища, спасшего мне жизнь, я не успел: за несколько дней до моего возвращения на фронт он погиб от вражеской пули.

* * *

Очнулся я в госпитале. Правый глаз забинтован, в ногах – ноющая боль. Маленькая самодельная коптилка горит в углу обширной комнаты с низким потолком. Вдоль стен стоят койки с высокими и низкими спинками, на них горой лежат полосатые тюфяки, серые шинели, защитного цвета ватные куртки. Людей не видно, только у стола, уставленного множеством флаконов и бумажных пакетов сидит женщина в ватной стеганке. Опустив голову, она медленно свертывает узкий марлевый бинт. Это дежурная медсестра.

Я пошевелился. Сестра тут же подняла голову, открыла огромные голубые глаза, поправила на голове платок и, тяжело передвигая ноги, подошла ко мне:

– Долго же вы, уважаемый товарищ, спали. А теперь попрошу смотреть на меня. – Сестра подняла над своей головой руку: – Видите?

– Вижу.

– Ну вот и хорошо. А теперь пора поесть, небось проголодался?

– Спасибо, я не хочу есть.

– Как это? Пятые сутки, кроме сладкой водички, в рот ничего не брали – и не хотите?

Она прошагала между койками и скрылась за широкой дверью.

Рядом со мной, с левой стороны, зашевелился полосатый тюфяк, кверху поползла серая солдатская шинель, а из-под нее медленно вылезла забинтованная человеческая голова:

– Ты, браток, с какого участка фронта прибыл?

– Из-под Лигова.

– Там что?

– Немцы на нас полезли. Ранило в начале боя, не знаю, чем закончилось.

– А сам откуда родом будешь?

– Белорус, а с детства живу в Ленинграде.

– Ну, значит, ленинградцем можешь считаться. А я вологодский, под Тихвином стукнуло, когда мы испанскую «Голубую дивизию» ^[24] на околицах Тихвина колошматили.