Онлайн книга «Снайпер Великой Отечественной»
|
– Натуральный гусь, какой же еще, только дикий. Повредил себе летом крыло, вот и остался у нас зимовать. Пролетит метров 20–30, присядет на снег передохнуть и опять летит подальше от человеческого глаза. – Часовой понизил голос: – Понимаешь, у самого носа полковника пролетел. Вот тут-то ему гусятинки и захотелось. «Кто здесь известный снайпер?» – спрашивает. «Пилюшин», – говорят. Вот он и послал за тобой. Ну а гусь-то не стал тебя дожидаться, потихоньку да полегоньку улетел. Вон туда – к шоссейке. – Какой полковник? Какой гусь? Ты что мелешь? Я зашел в землянку командира полка Путятина. Меня встретил незнакомый мне полковник, которого, впрочем, я где-то встречал. – Ты снайпер? – спросил он меня. – Так точно. – А сколько у тебя на счету убитых немцев? – В обороне 62. При отступлении не считал. – Значит, не знаешь, сколько убил немцев? – Нет, знаю, товарищ полковник. – Я вызвал тебя, чтобы проверить, действительно ли ты такой меткий, как мне докладывали, – бьешь немца в глаз. Полковник снял с руки часы и повертел ими у моего носа: – Вот мишень, понимаешь? – Понятно, товарищ командир. – Я поставлю эту мишень на 200 метров, попадешь – твое счастье, не попадешь – отниму снайперскую винтовку! Понимаешь? – Ясно, товарищ полковник. Только теперь я увидел, что он не особенно твердо держится на ногах. Полковник накинул на плечи дубленый белый овчинный полушубок, взял шапку-ушанку. Выйдя из землянки, он отшагал вдоль насыпи железной дороги 250 шагов, положил на снег шапку, а на нее часы. – Разрешаю стрелять с любого положения. Понятно? – Понятно, товарищ полковник. – Ну, стреляй!.. Из блиндажей автоматчиков, разведчиков, штабных сотрудников повысовывались головы, стали выходить любопытствующие люди. Послышались приглушенный смех, голоса: – Неужели Пилюшин станет стрелять в часы? – Станет. Для него часы – большая мишень. – Часов жалко. Глянь, никак золотые, да еще и светящийся циферблат. В другое время я не стал бы стрелять в часы. Но полковник, глядя на меня исподлобья, продолжал твердить: – Стреляй, стреляй, тебе говорят!.. Я выстрелил. Связной бросился к шапке. Он взял ее, как тарелку с супом, и осторожно понес на вытянутых руках к полковнику. – А где часы? – спросил полковник. – Все тут, товарищ командир: вот ремешок, ушки и кусочки стекла… – Вот те раз! – Полковник развел руками в стороны и с силой хлопнул себя по ляжкам. – И гусятины не отведал, и часов лишился! Ну, спасибо, снайпер!.. В передовой траншее меня поджидал все тот же неутомимый и верный друг Найденов. Я знал, что Сергей не любил, когда его жалели. Случалось, кто-нибудь из товарищей говорил: «Сережа, прилег бы ты на минуту, глаза у тебя стали как у мышонка». – «Вот еще, нашел чем укорять, – отвечал он. – Когда к матери солдата в окошко фашист стучится, до сна ли солдату?» Он был смел и неутомим. Днем, притаясь у ледяной глыбы, подстерегал вражеского офицера или наблюдателя, а ночью мастерски обстреливал траншею немцев ружейными гранатами. За годы войны я многое научился понимать и твердо усвоил, что храбрый человек не рассуждает и не кричит об опасности – он молча ищет встречи с врагом и бьет его. Именно таким был Сергей. Начиналось утро: спокойное и тихое. Войдя в блиндаж, я остановился у порога, чтобы присмотреться к полумраку. Зина бросилась ко мне. Не помню, что со мной случилось, но, прежде чем поздороваться, мне пришлось глотнуть воздуха и опереться плечом о стойку нар. Встреча с Зиной меня как-то по-особому взволновала. – Иосиф, что с тобой? – с тревогой спросила Зина. – Ты ранен? На тебе лица нет. – Нет, нет, Зиночка, я совершенно здоров… Как Володя? – За сына не волнуйся, он чудесный крепыш. Строева хотела еще что-то сказать, но не успела. В землянку вбежал Найденов и закричал: – Ребята! Немцы что-то затевают. – Отдышавшись, он объявил: – Они поставили на бруствер кусок фанеры, на котором большими черными буквами что-то написано. Я не успел прочитать, как кто-то из немцев столкнул фанеру в нейтралку. В их траншее поднялись шум, крик. Кто-то из немцев даже по-русски ругнулся. Вдруг один из фрицев приподнялся над бруствером и ну махать руками. Сам что-то громко кричит. Я крикнул: «Эй! Иди к нам, стрелять не стану!» Немец помахал рукой: мол, «не могу», – и скрылся. Втроем мы побежали в снайперский окоп. – Немец тебя не видел? – спросила Строева. – Нет, я крикнул через амбразуру. – А по таким мишеням все-таки надо стрелять, Сережа. – А политрук роты что недавно говорил? Что среди немецких солдат есть разные люди. Вот и разберись тут… Случай, рассказанный Найденовым, сильно заинтересовал нас. Что могло стрястись там, у немцев? Что за щит лежит в нейтралке? Строева приоткрыла бойницу и взглянула в перископ на то место, где валялась фанера. До наступления темноты мы не сводили глаз с траншеи противника, но, несмотря на усиленное наблюдение, не обнаружили ничего серьезного. В траншее врага – обычная картина, а лист фанеры так и остался лежать на снегу в нейтральной зоне. Загадка со щитом прояснилась несколько дней спустя, когда мы взяли пленного. Об этом будет рассказано ниже. В тот день, когда немцы выбросили щит (это был День Советской Армии), нас накормили хорошим праздничным обедом. К нам в блиндаж зашел какой-то незнакомый сержант в артиллерийских погонах. Он был до того белобрысый, что казалось, нет у него ни бровей, ни ресниц. Его большие голубые глаза дерзко оглядывали нас из-под крутого лба. Присмотревшись ко всему в полумраке землянки, он заявил: – Хе-хе! Братки, да у вас тут словно на курорте! – А ты, дружище, по какой путевке к нам на «курорт» прибыл? – тонким голосом спросила Строева. – По волжской, барышня, по волжской. Там мы хорошего перцу фашистам дали. Ну а теперь к вам, конечно, на помощь пришли. – За помощь спасибо, а с «курортом» неладно получилось: опоздал немного, мы его, понимаешь, прикрыли на ремонт… – Дорога дальняя, сами знаете; где шли, где ехали – вот малость и задержались. – Ишь ты, сержант, какой занозистый! Тебе палец в рот не клади, – вмешался Найденов, усаживаясь рядом с артиллеристом. – На, закуривай, да толком расскажи, как вы там отличились. Может, пообедаешь с нами? – За обед спасибо. Но я больше насчет водочки… За «курорт», дружище, не серчай, знаем, как вы тут жили и живете. Но почему никакого фронтового говора не слышу? Да и часовые в траншее через версту стоят, вроде телеграфных столбов. |