Книга Романовы, страница 11 – Надин Брандес

Татьяна вошла в экипаж вместе с доктором Боткиным и Харитоновым – ее собственная охрана из большевиков заполняла свободное пространство в тарантасе. Мы надели меховые шапки-кубанки и пригнули головы под проливным дождем.

Я коснулась живота, стремясь притронуться к выступам драгоценных камней, чтобы подавить печаль. Напомнить себе, что я на каждом шагу бросаю вызов большевикам. Пальцы Ольги теребили висевший у нее на шее медальон с фотографией солдата, которого она выходила во время войны и в которого влюбилась.

Алексей уже сидел в экипаже, сжимая в руках коробку с игрушечными солдатиками, словно это была последняя верная ему армия.

Мы цеплялись за воспоминания – хорошие воспоминания. Маленькие утешения и победы.

Когда мы забрались в экипаж и устроились рядом, достаточно близко, чтобы образовать одеяло из греющих друг друга тел, с Алексеем, сидевшим напротив нас под одеялом настоящим, я позволила себе проследить взглядом за Юровским. Тот забирался на сиденье рядом с кучером, подняв воротник пальто, чтобы защититься от дождя.

В голове у меня гудело, пока я пыталась собрать головоломку.

Ольга сжимала ожерелье, чтобы убедиться в его сохранности. Алексей держал свою коробку с игрушечными солдатиками на коленях. Я прижала ладонь к корсету, чтобы проверить драгоценности. А Юровский… Юровский держал свою сумку так же, как и мы, – как если бы в ней было что-то ценное.

Например, волшебная матрешка.

Экипаж дернулся и тронулся с места. Моя печаль улетучилась. Юровский для равновесия положил руку на маленькую перекладину на краю сиденья, оставив сумку качаться свободно. Она болталась взад и вперед в темпе качающейся повозки, проезжавшей через Тобольск, и скользила по мокрому от дождя боку тарантаса. Он в любой момент мог положить ее на колени.

Я толкнула ржавый оконный замок костяшками пальцев. Щеколда высвободилась, и окно кареты со скрежетом опустилось.

– Настя! – Ольга потянулась ко мне, но я не обратила на нее внимания. Нерешительность мешала слишком многим чертенятам, лишая возможностей. Я не собиралась колебаться.

Ради папы.

Ради моей семьи.

И, честно говоря, для собственного удовольствия от победы над врагом.

Я потянулась за сумкой, но она была слишком далеко, поэтому пришлось высунуться из окна по пояс. Ветер едва не сорвал с меня шапку, и я швырнула ее обратно в карету. Дождь хлестал меня по лицу, его звонкие брызги заглушали даже топот лошадиных копыт по грязи. Ольга потянула меня за одежду, чтобы затащить обратно. Но тут я почувствовала ласковую руку Алексея на своем колене. Некоторые люди поддерживают своей физической силой. Другие – своими эмоциями. Рука Алексея относилась к последним, он удерживал меня сердцем, так как не мог помочь физически. Я практически видела, как он говорит: «Только представьте себе… Настя победила большевистского коменданта в его же игре».

Одной рукой я приподняла сумку Юровского, чтобы, когда залезу в нее второй рукой, она не давила ему на плечо. Я прижалась к карете так плотно, как только могла, лишь бы не попасть в его поле зрения. Мышцы живота горели и сжимались под жестким корсетом. Я использовала эту жесткость для поддержания равновесия.

Мне удалось распустить завязки. На очередном ухабе я сунула руку в сумку. Мои пальцы искали гладкий округлый кусок дерева. Они наткнулись на какие-то бумаги, потом на что-то острое, но я их не отдернула. Ольга щипала меня за ногу, слишком нервничая, чтобы окликнуть по имени. Хватка Алексея усилилась, показывая его страх.

Затем я почувствовала прикосновение теплого дерева к ладони.

Мои пальцы обхватили маленькую фигурку. Я хотела вытащить ее и нырнуть обратно в карету, но это была бы ложная победа. Слишком по-дилетантски сейчас будет забыть об осторожности. В каждой шутке, в каждом хитром движении есть две победы: ложная и истинная. Первая, а затем последняя. Победа в достижении желаемой цели, а затем истинная победа в том, чтобы выйти сухим из воды.

Нетерпение было мрачным жнецом всех истинных побед.

Поэтому я сделала паузу. Заставила свою усталую руку поднять сумку еще выше, чтобы снять с тела Юровского всю тяжесть. Затем я осторожно вытащила игрушку из сумки, запихнула ее двумя пальцами в рукав и снова затянула завязки.

К этому моменту я уже дрожала, заледенев не на шутку, Ольга всхлипывала, а рука Алексея цеплялась за мое колено. Я медленно опустила сумку, пока она снова не оперлась о дверцу экипажа. Затем нырнула внутрь, мои золотисто-каштановые волосы заполнили все пространство, как мокрое домашнее животное. Джой слезла с колен Алексея и слизнула дождевую воду с моей щеки.

Я задвинула окно, закрыла его на щеколду и проверила рукав. Матрешка выпирала из ткани.

Я сделала это.

Нашла и забрала сокровище у врага.

Я подняла глаза на Алексея. Он удивленно уставился на меня, но спрашивать не стал. Ольга молчала, прижимая к лицу платок. Мы не разговаривали, ничего не объясняли.

Алексей знал, что у моих проказ есть цель. Ольга просто перестала меня ругать.

Но на этот раз… на этот раз, думаю, она бы мной гордилась. И все же я не сказала им о матрешке. Если бы папа хотел, чтобы они знали, то рассказал бы им сам.

Тряская езда мучила Алексея больше, чем томительные часы, проведенные в постели. Большую часть пути мы с Ольгой пытались массировать ему ноги. Все трое вздохнули с облегчением, когда приехали на Тюменский вокзал. Я позволила им выйти из экипажа первыми, затем переложила матрешку из рукава в небольшое пространство в декольте. Нельзя сказать, что природа настолько одарила меня, чтобы декольте полностью скрывало предмет, но в пальто никто ничего не заметит. Если, конечно, не будет со мной обниматься. Но я не собиралась никого обнимать, тем более Юровского.

Он заставил нас погрузить свои вещи в специальный поезд № 8. Нас, девочек Романовых и Алексея, посадили в грязный вагон третьего класса вместе с группой большевиков. Ничего похожего на императорский поезд.

Наших слуг и друзей отправили в товарный вагон и усадили на грубые деревянные скамьи. Татьяна один раз выразила свое несогласие. Второго протеста большевики не допустили.

Я сидела у окна, и сердце мое стучало по дереву матрешки. Я ожидала, что рука Юровского вот-вот скользнет в сумку. Он заметит потерю. И остановит наш поезд.

– Поехали, – поторопила я дрожащий локомотив. – Быстро, быстро.

Паровоз издал предупреждающий свист.

Покачивание. Потряхивание.

Мы медленно двинулись прочь от станции. Я едва дышала. Юровский стоял на платформе, скрестив руки на груди, и наблюдал за нашим отъездом. Скоро он заметит легкость своей сумки. И поймет, что это я, когда увидит разгромленную комнату.

Поэтому, когда поезд набрал скорость и мое окно прошло мимо Юровского, его глаза встретились с моими…