Книга Мерлин, страница 50 – Стивен Лохед

Ни один человек не видит мир, как он есть. Разве что это прозрение дарует ему враг. Но я о нем говорить не буду. Спросите Давида, он вам расскажет. Ему проще, он никогда не стоял с ним лицом к лицу. Слова бессильны описать все омерзение, все отвращение, всю гнусность… Ладно, не будем. Ладно, ладно, Мерлин. Довольно об этом.

Помню, как он впервые ко мне пришел. Помню юношеское лицо, полное смущения и надежды. Он плохо соображал, что делает, дурачок, но он вбил себе в голову, что это последний шанс, и больше ничего не хотел знать. Конечно, мне было немного лестно, и я видел выгоду для нас обоих, иначе б не согласился. А так…

Как не сказал? Пеллеас, волчица. Я говорю о Пеллеасе, своем юном слуге. О ком же еще?

Вместе с Гвендолау и несколькими людьми Аваллаха я прибыл в Ллионесс посовещаться с Белином. Мы надеялись заключить союз, чтобы вместе противостоять осмелевшим варварам. Нам нужна была помощь тех, кто живет южнее Хабренской губы и вдоль южного побережья. Именно там, в укромных бухточках, высаживались ирландцы, а дальше путь на север и восток был свободен.

Мелвис с Аваллахом надеялись положить конец разбою, опоясав побережье цепью дозорных и сигнальных башен. Если ирландцев всякий раз будут встречать с оружием в руках, если их потери превысят размер добычи, они рано или поздно оставят грабежи и займутся чем-нибудь другим.

Мы рассказали Белину о своем плане. Убедить его было нелегко: он любил ирландцев не больше нашего, но привык сам быть хозяином себе и не желал ни с кем иметь дело. Однако в конце концов Майлдун принял нашу сторону и убедил Белина сделать это.

Накануне нашего отъезда ко мне пришел Пеллеас.

— Прости, господин мой Мерлин, что тревожу твой покой, — сказал он.

(Я в тот вечер рано ушел спать: уговаривать всегда трудно, и я за три дня изрядно устал.)

— Заходи, Пеллеас, заходи. Я собирался выпить кубок перед отходом ко сну. Присоединяйся.

Он принял кубок, но пить не стал. По лицу его я видел, что войти ко мне ему стоило немалых трудов и что речь пойдет не о безделице. Несмотря на усталость, я не стал его подгонять, а позволил не торопясь подобраться к сути.

Я присел на край кровати, а ему предложил стул. Он сел, держа кубок и глядя на вино.

— Что за места на севере? — спросил он.

— Дикие. По большей части лес, есть горы и пустоши, на которых растет только торфяной мох. Одиноко там, это да, но совсем не так страшно, как люди воображают. А что?

Он пожал плечами.

— Я никогда не бывал на севере.

Что-то в его голосе заставило меня спросить:

— Ты думаешь, я там живу?

— Разве нет?

Я рассмеялся.

— Конечно, нет, приятель. Дивед — сразу за Хабренским заливом, недалеко от Инис Аваллаха.

Он был явно обескуражен, а я продолжал:

— Тот север, о котором я говорил, далеко. До него надо ехать много-много дней. Это за Валом.

Он кивнул.

— Ясно.

— Просто я там жил.

Он вскинул голову.

— Да. Жил с фейном Сокола — одним из племен Обитателей холмов, они кочуют со своими стадами по всем тамошним краям. Но есть земли еще дальше на севере.

— Неужто?

— Да, есть. Там живут пикты. Это действительно страшный край.

— А правда, что пикты разрисовывают себя синей краской?

— Правда. Есть разные способы. Некоторые даже выкалывают на коже причудливые узоры — это самые яростные воины.

— Интересно, наверное, на них посмотреть, — с опаской произнес он.

— Тебе бы стоило взглянуть, — произнес я, догадываясь, куда он клонит.

Пеллеас со вздохом покачал головой — думаю, он отрепетировал это заранее.

И вновь я сказал то, что от меня требовалось:

— Почему же нет?

— Я никогда нигде не побываю! — произнес он громко и жалобно. — Я даже в Инис Аваллахе не бывал!

Наконец-то мы подошли к тому, что он собирался сказать.

— В чем дело, Пеллеас? — спросил я.

Он так быстро вскочил со стула, что немного вина выплеснулось из кубка.

— Возьми меня с собой. Знаю, ты завтра едешь. Я бы стал твоим слугой. Ты король, у тебя должен быть кравчий. — Он помолчал и добавил с отчаянием в голосе: — Пожалуйста, Мерлин. Если я не выберусь отсюда, то умру.

Это прозвучало так убедительно, что мне явственно представилась картина: я уезжаю, а он падает и умирает. Я не нуждался в кравчем, но знал — у Мелвиса в доме место всегда найдется.

— Ладно, спрошу Белина, — сказал я.

Он снова рухнул на стул.

— Он меня не отпустит. Он ненавидит меня лютой ненавистью.

— Глубоко сомневаюсь. У короля есть другие заботы, кроме…

— Кроме благосостояния его собственного сына?

— Сына? — Я всмотрелся в него пристальнее. — О чем ты?

Пеллеас торопливо отхлебнул из кубка. Секрет выплыл наружу, и теперь он собирался с духом для предстоящего боя.

— Я сын Белина.

— Прости, — отвечал я, вспоминая нашу первую встречу. А я-то обращался с ним, как со слугой. — Я спутал королевича с челядинцем.

— Я челядинец и есть. Во всяком случае, я не королевич, — фыркнул он.

— Объясни, пожалуйста, толком. Я устал.

Он кивнул, не поднимая глаз.

— Моя мать — служанка в доме.

Я все понял. Он внебрачный сын Белина, и король его не признает. Пеллеас считает, что единственный шанс чего-то добиться в жизни — это уехать из Ллионесса как можно дальше. По той же причине, по которой король его не признает, он не захочет его отпустить. Я ему все это сказал.

— Но попытаться-то можно? — взмолился он. — Пожалуйста!

— Попытаться можно.

— Так ты его попросишь?

— Попрошу. — Я встал и забрал у него кубок. — А теперь иди, я лягу спать.

Он встал, но к двери не двинулся.

— А если он откажет?

— Утро вечера мудренее. Что-нибудь придумаю.

— Может, я зайду за тобой утром? Пойдем к нему вместе.

Я вздохнул.

— Пеллеас, предоставь это мне. Я сказал, что помогу, если получится. Пока ничего больше обещать не могу. Подожди до утра.

Он согласился без охоты, но мне не показалось, что он расстроен. Тем не менее наутро с первыми петухами Пеллеас стоял у моих дверей и с нетерпением ждал, куда качнется его судьба. Отделаться от него было невозможно, и я обещал пойти к Белину, как только будет удобно.

Однако случай поговорить с королем наедине представился только перед самым отъездом. Я посчитал, что без посторонних глаз скорее добьюсь успеха, и терпеливо ждал, несмотря на жалобные взгляды Пеллеаса.