Книга Екатерина Великая. Завершение Золотого века, страница 92 – София Волгина

— Колико я знаю, Екатерина Васильевна не больно его оплакивала, понеже не любила его. Пять годков к нему в Неаполь не хотела выезжать…

— А ведь он ее обожал. Но, быв чудаком, знать, не вызывал к себе любви сей красавицы.

— Сказывают, без музыки жить не мог…

— Сам пел, сам сочинял… Но ничего путного. Слуги ему не смели отвечать инако, как на распев или речетативами. И, едино, каковую землю признавал для жизни, так токмо Италийскую. В Неаполе дипломатом продержался колико лет, токмо благодаря поддержке князя Таврического. Весьма рано умер, в тридцать шесть лет.

— Ну, Слава Богу, хоть двух красавиц дочурок народить успел. Видела я их: сущие ангелицы.

— Успел…

Екатерина нахмурилась, понеже помнила о хождении слухов, что одна из них, а то и обе — от князя Потемкина.

Записки императрицы:

Во Франции открылся для посетителей Луврский дворец.

* * *

Екатерина смотрела через окно на Дворцовую площадь, по которой бежали два подростка в зипуне и поддевке, в лаптях с онучами. Навстречу им шла важная дама в клетчатом салопе с зонтиком, сопровождаемая слугой в полосатых портках и косоворотке. Шел мелкий дождь. У подъезда Зимнего дворца остановился экипаж и из него вышел граф Завадовский, красивый и ухоженный.

Вестимо, Екатерина ведала, что граф Завадовский, счастлив в семейном кругу с любимой молодой женой. Протасова Анна Степановна и Анна Никитична Нарышкина ведали все про всех и обо всем докладывали государыне, коей, вестимо, было печально узнать, что осенью на седьмой год супружеской жизни, за полтора месяца у него умерли дочь и сын.

— Королева, как оное могло случиться? — с испугом, со слезами на глазах, испросила императрица Анну Протасову. — Как сие возможно — потерять подряд в один месяц двоих детей? Протасова сокрушенно развела руками:

— Токмо Господу известно, как таковое могло случиться. Заболели одновременно и один за другим отдали Богу души.

Перекусихина заметила:

— Дети у них рождаются и умирают в младенчестве. Они, слыхивала, ужо пятерых похоронили.

— Ужели, пятерых! Бедный, бедный Петр Васильевич! — молвила императрица, прикрывая глаза ладонью.

Протасова не преминула сообщить и маленькую подробность:

— Еще говорят, что у графини появился полюбовник, красавец — Иван Иванович Барятинский, бывший адъютант князя Таврического.

Императрица, обернувшись к Протасовой, широко открыла глаза.

— В самом деле?

Та пожала плечами:

— Знамо дело… Так говорят в городе… Сказывают он умен и богат…

Перекусихина обмолвилась:

— Видела я где-то его. Хорош! И видела его портрет рисованный Рокотовым: красавец!

Протасова, не слыша Саввишну, завершила свою мысль:

— Поелику Завадовские то сходятся, то расходятся, но Петр Васильевич не разводится окончательно из уважения к ее матери и Кириллу Разумовскому.

Императрица, слушала все оные невеселые новости с немым ужасом. Засим удрученно молвила:

— А ведь граф говорил мне, что в домашнем быту он провождает последний квартал своего века с удовольствием. Жена по сердцу, детьми утешается.

Перекусихина подняла глаза вверх, перекрестилась.

— Лукавит граф. Вот как в жизни бывает!

Протасова заявила безапелляционно:

— Стареет наш былой красавец, оттого и ссоры с молодой женой.

— Несчастный отец, — пожалела его Екатрина, — каково ему!

Дети его теперь единая радость, а они умирают один за другим.

— Не все же, Ваше Величество! У них, кажись, есть еще двое.

Младшему ребенку пол года.

Не ложно расчувствовавшись, Екатерина написала ему соболезнующее письмо. Через день он ответил:

«Я познал, какова радость, какова печаль от детей: пятерых погреб; одна дочь 6-ти месяцев остается, которая не ободрение, а более трепет сердцу наводит. Толико я несчастный отец! Хоть живу, но как громом пораженный; сам не чувствую своей жизни…»

Слезы императрицы размыли несколько слов в письме.

— Господи, — прошептала она, — хоть бы он сам не умер. Tout passé, tout casse, tout lasse.

* * *

Начало нового девяносто четвертого года было испорчено известием о смерти дочери графа Александра Сергеевича Строганова, Софьи. Красавица дочь умерла во цвете своих восемнадцати лет.

Печальную новость принесла Анна Степановна Протасова. Императрица, вздрогнув, с ужасом посмотрела на нее. Дочь Строганова жила с матерью, коя, оставив мужа, уже много лет жила с ее бывшим фаворитом, Иваном Римским-Корсаковым и даже родила ему внебрачных детей.

— Как? София Александровна Строганова? Не может быть! Отец не мог нарадоваться ей, все время токмо о ней и говорил…

— Да, он очень, сказывают, ее обожал. И она его почитала, часто приезжала к нему, отпросившись у матери.

— Господи! Каковая же хворь ее сгубила?

Протасова пожала плечами:

— Слыхала, скоротечная грудная болезнь…

— Чахотка! Ужас! Где похоронят?

— Сказывают, в селе Марьино, Новгородского уезда, где ее матушка теперь проживает.

Перекусихина горестно качала головой:

— Такая красавица! Такая красавица! Каковая горькая судьба!

— Сказывают, граф, с горя, слег.

Екатерина, сама весьма расстроившись, ездила к графу выразить свои соболезнования. Граф, приняв ее, говорил с трудом и, не стесняясь слез, беззвучно, иногда всхлипывая, плакал. Екатерина приехала от него совсем разбитая. И Перекусихина и Протасова и Браницкая утешали ее, убеждая, что пройдет время и граф успокоится. Но прошло две недели и месяц и два, а он, сериозно занемогши, так и не появлялся на приемах императрицы. Стали поговаривать, что самочувствие его вполне ладное, но вот духом он пал, ничем не хочет заниматься, токмо любуется своими картинами. Екатерина пожелала навестить его с малой свитой. Застали они его с племянником, белолицым, румяным, весьма крупного телосложения полковником Николаем Новосильцевым, незаконнорожденным сыном его сестры Марии, коий был воспитан в доме дяди.