Книга Смерть лицедея, страница 64 – Кэролайн Грэм

Николас повалился на малиновый атласный диван, украшенный оборочками и фестончиками, похожий на большую ракушку, и отхлебнул вина. Он любил гостиную Тима и Эйвери. В ней причудливо сочетались роскошь и строгость, и с затейливо украшенным диваном соседствовало неброское кресло Тима, а с двумя низенькими столиками из итальянского стекла — великолепный бронзовый шлем, лежавший на боку возле книжных полок.

— Что сегодня на обед, Эйвери? — спросил он.

— Сатэй.

— Я думал, это такой способ самоубийства. — Николас соскользнул на пол по блестящим подушкам. — Ой! Можно мне еще этого чудесного вина, Тим?

— Нет. Ты и так уже хорош. А к мясу будет «Тиньянелло».

— Ты меня обижаешь! — воскликнул Николас. — Видели на премьере дочку Джойси? Ну разве не обалденная девчонка?

— Очень миленькая, — согласился Тим.

— Такие ноги… и длинная шея… и ресницы… и вообще фигурка что надо…

— Ладно, может быть, ты и не самый трезвый человек в этой комнате, — сказал Эйвери. — Но видит Бог, ты умеешь проводить инвентаризацию.

— Вы будете приходить на мои семестровые спектакли?

— Как быстро малец перескакивает с одного предмета на другой.

— Если пригласишь, — откликнулся Тим.

— Может быть, на последнем курсе меня наградят медалью Гилгуда?

— Николас, тебе следует хотя бы притвориться чуть более скромным, иначе все студенты тебя возненавидят.

Сказав это, Эйвери вновь переключил внимание на готовку, потом слегка поворошил свинину, отхлебнул еще вина, проверил суп и заглянул в кладовку, где охлаждались сахарные корзиночки с глазированными вишнями. Потом достал из духовки подрумянившиеся витые булочки, перелил суп в нагретую супницу и снова присоединился к разговору.

Николас говорил, что на каникулах приедет их повидать. Эйвери, впрочем, полагал, что, когда этот паренек смотается отсюда, о нем больше не будет ни слуху ни духу.

— Прошу к столу, — пригласил он и поставил на стол супницу, хлеб и глиняную миску с греческим йогуртом и сметаной.

Разговор по-прежнему шел о театре.

— Не знаю, остаться ли на «Дядю Ваню», или свалить сейчас?

— Занятия у тебя начнутся еще через несколько месяцев, — сказал Тим.

— Но я бы мог найти какую-нибудь работу, посмотреть все спектакли и записаться на курсы сценического движения или чего-нибудь такого.

— В этой пьесе есть три чудесные роли, — продолжал Тим. — И теперь, когда Эсслина больше нет, ты можешь выбрать любую.

— Угу. — Николас зачерпнул ложку супа. — Какой-то он не очень томатный, Эйвери.

— Неблагодарный, — отозвался тот. — Впрочем, если твои вкусовые рецепторы притупил глутамат натрия, чего еще ожидать?

— Я не знаю эту пьесу, — сказал Николас. — На что она похожа?

— Вдвое длиннее «Маленького Эйольфа» ^[87], но не смешная, — ответил Эйвери.

— Чудесная вещь. Русская классика.

— Сомневаюсь, что я приду в восторг от того, как Гарольд поставит русскую классику. Он заставит нас отплясывать среди самоваров. Пожалуй, я уеду.

— Тебя могут и не отпустить, — проговорил Тим, — пока идет следствие.

— Тьфу ты! — Николас дочиста выскреб свою тарелку и протянул ее за добавкой. — Об этом я не подумал. Наверное, все под подозрением. За исключением присутствующих.

— Мы все гадаем и гадаем, кто преступник, — сказал Эйвери, орудуя поварешкой. — А добавку ты не заслужил. Но догадаться не можем.

— Пока лидируют Эверарды.

— Не говорите мне об Эверардах, — поморщился Николас, осторожно коснувшись своего распухшего носа.

— Со стороны Тома было нехорошо тебе об этом рассказывать, — сказал Тим. — Не думал, что полиция так поступает. Я думал, все показания конфиденциальны.

— Но им тоже досталось? — спросил Эйвери.

— У каждого по синяку под глазом, а у одного рассечена губа.

— Не хвастайся, Николас.

— Он сам меня спросил! Во всяком случае, почему они во главе списка? Они ведь обычные подхалимы.

— У обычных подхалимов очень пакостное положение, — произнес Эйвери, поставив на стол еще теплые булочки. — Рано или поздно начинаешь ненавидеть того, к кому подлизываешься.

— Не обязательно, — возразил Николас. — Слабые люди часто уважают тех, кто гораздо сильнее, чем они. Они чувствуют себя в безопасности, когда им покровительствуют.

— Но ты ведь не считаешь Эверардов слабыми, да, Нико? — спросил Тим.

— Ну… да… а ты?

— Отнюдь нет.

— Я бы еще понял, если бы он сам хотел от них избавиться, — продолжал Николас, — от этих грязных мелких паразитов. Но не наоборот. Я склоняюсь в пользу Китти.

— А как насчет Гарольда? — поинтересовался Эйвери.

— Разумеется, как и все остальные, я бы только порадовался, если бы преступником оказался Гарольд. За исключением того, что у Гарольда не было ни мотива, ни возможности совершить преступление, я считаю его идеальным кандидатом. — Николас проглотил последнюю ложку. — Этот суп твое лучшее творение, Эйвери.

— Но больше никакой добавки! — воскликнул тот, убирая пустую посуду. — А то не останется места для других вкусностей.

Он вылил соус, пахнущий маслом и арахисом, в соусницу и вынул из духовки неглубокие китайские чаши. Ему нравилось ими пользоваться. На донышке у них были нарисованы лохматые красно-коричневые хризантемы, а на внутренней стенке — маленькие сине-зеленые человечки, обведенные золотом, среди крошечных деревьев и коротеньких, резко изогнутых белых ручейков. Эйвери нравилось, как вся эта причудливая роспись сначала исчезала под едой, а потом постепенно появлялась. На всей кухне это были единственные предметы, которые никогда не бывали в посудомоечной машине, он мыл их собственноручно. Тим купил их во время отпуска в Рэдрете и подарил Эйвери на годовщину знакомства, что делало эти мисочки вдвойне ценными. Эйвери, суетясь вокруг стола, расставил чаши с тонкими ломтиками свинины перед своими сотрапезниками.

— Надеюсь, ты не слишком забегался, — сказал Тим.

А Николас принюхался и пробормотал:

— Мм… Какой запах.

Эйвери на мгновение склонил голову, скорее от сознания хорошо сделанного дела, нежели в благодарность за полученную похвалу, и все трое принялись за еду. Эйвери передал Николасу соус, высоко подняв его над горящими свечами.

— Не надо поднимать его так высоко, — заметил Тим. — Это не тело Христово.

«Тиньянелло» откупорили и разлили по бокалам, и Тим провозгласил: