Книга Мои южные ночи (сборник), страница 56 – Ольга Владимировна Покровская

А Любимая, подумав, качает головой:

– Не стоит.

Когда оказываемся перед Костиной калиткой, мне вдруг становится тревожно.

– Ну что ты, что ты, глупая? Я же не брошу тебя здесь, – говорит Любимая. – Мы только навестим Костю, посмотрим, все ли у него в порядке.

И мне хочется ответить ей, что я не того боюсь. Я знаю, что по своей воле она ни за что меня не оставит. Пугает же меня то, что из-за забора пахнет нехорошим – кислым, тоскливым.

Мы толкаем калитку, и я сразу вижу, что во дворе все вверх дном. Поленья, которые так ловко колол Костя, а потом складывал в аккуратную горку в сарае, теперь разбросаны повсюду. Я едва не наступаю на одно своей травмированной лапой и, заворчав, отхожу в сторону. На притулившемся под большим тенистым деревом столе, где мы с Костей так часто ужинали, валяются пустые бутылки. Здесь же и объедки – обгрызенные вареные картофелины, хвост селедки, раскрошенные ломти серого хлеба. Одно из окон в доме распахнуто, и белая занавеска взлетает на ветру и тут же опадает, будто испугавшись.

Мне все это совсем не нравится. Это неправильно, так быть не должно. Костя – тщательный и аккуратный, у него раньше никогда не было такого беспорядка. Вот что случается, стоит лишь не проследить!

– Та-а-ак, – медленно произносит Любимая, оглядываясь по сторонам. – Понятно. И где же сам виновник торжества?

А я чую его. Но знакомый Костин запах теперь смешивается с чем-то кислым и болезненным. Я иду на него, поднимаюсь по дощатому крыльцу, захожу в дом и сразу же обнаруживаю хозяина. Он ничком лежит на диване, в мятой сбившейся футболке, в заляпанных штанах. Одна нога свешивается на пол. Невольно испугавшись, я подхожу ближе и толкаю его носом. Нет, он жив, но, кажется, очень болен. От него пахнет вот этим, резким и кислым, и нога безвольно раскачивается в разные стороны.

Любимая тоже входит в дом вслед за мной, останавливается у дивана и присаживается на корточки.

– Все ясно, – негромко говорит она мне. – Запил наш с тобой Костя. Запил горькую.

Я не понимаю, что это значит, и только смотрю на нее. Она же поднимается на ноги, снова осматривается кругом и вдруг говорит:

– А что, Буня, не затеять ли нам тут уборку, а? – задорно смотрит на меня и смеется. А потом закатывает рукава рубашки и добавляет: – Как думаешь, справимся?

И я в ответ звонко тявкаю и подпрыгиваю, растопыривая на лету лапы в разные стороны. Как бы говорю ей: конечно, справимся, мы же вместе.

Потом Любимая начинает двигаться быстро, ловко и весело. Распахивает окна, чтобы выгнать из дома тоскливый запах, собирает посуду, включает на полную мощность кран в кухне, который тут же начинает плеваться водой. Вручает мне большой пакет с мусором и велит вынести его во двор, на помойку. Затем мы с ней идем в магазин, откуда я тоже несу в зубах пакет, только на этот раз в нем не мусор, а хлеб, овощи и вкусно пахнущая мясом телячья лопатка. Навстречу нам попадается старик с темным, изъеденным морщинами лицом, в сапогах и мохнатой шерстяной шапке. И, зыркнув на мою Любимую темным глазом, говорит с усмешкой:

– О, капитанская невеста приехала.

А Хозяйка моя смущается и отворачивается, но при этом улыбается так солнечно, что я жмурюсь даже в тени.

Потом мы носимся по всему двору, расставляем все по местам. Мне очень хочется помогать, но Любимая только смеется и гоняет меня:

– Не мешай! Иди посмотри лучше, как там Костя.

Но Костя все спит, а на плите в кухне уже булькает в кастрюле суп – не куриный, другой. Из телячьей лопатки, которую я сама принесла из магазина, капусты и картошки. Но пахнет он так же аппетитно.

Просыпается Костя только к вечеру, когда двор уже чисто выметен, стол во дворе покрыт свежей клеенкой, а посреди него возвышается отчищенная круглобокая кастрюля. Он выходит на крыльцо, осоловело смотрит вокруг, видит меня и трясет головой, наверное, думая, что я ему приснилась. А когда я подхожу, несмело кладет мне руку на голову и говорит хрипло:

– Буня? Ты откуда здесь?

Затем оглядывается по сторонам, видит Любимую, которая смотрит на него и улыбается, и вдруг становится весь красный – и щеками, и ушами, и шеей. Мне смешно, я никогда не думала, что суровый, молчаливый Костя так может. А он опускает глаза вниз, торопливо оправляет майку и начинает бормотать:

– Инна, вы приехали… Вы… А как вы?.. А я же… – потом тянет носом, косится на кастрюлю на столе и спрашивает растерянно: – А это что?

– А это, – весело объявляет Любимая, – кислые щи. Лучшее средство от похмелья. Давайте, Костя, умывайтесь и подсаживайтесь к нам. Мы с Буней проголодались.

– Я… я сейчас, – кивает Костя и, споткнувшись на крыльце, убегает в дом.

Там что-то стучит, льется вода, и мы с Любимой переглядываемся, как заговорщики. Кости нет долго, а когда он появляется снова, на нем чистая футболка, джинсы, а мокрая шерсть торчит вверх слипшимися прядками.

– Вы меня извините, – торопливо начинает он, подходя к Любимой и заглядывая ей в глаза. – Так неудобно, в гости звал, и вдруг в таком виде… Вы не подумайте, я…

– А я не думаю, – улыбаясь, качает головой Любимая. И вдруг добавляет лукаво: – Вы, Костя, садитесь к столу скорее. Щи остывают.

Потом они едят, стучат ложками, переговариваются и смотрят друг на друга глупыми счастливыми глазами. И мне даже хочется немного пожурить их за то, что вроде бы взрослые серьезные люди, а ведут себя как какие-то неуклюжие щенки. Но я ничего не говорю, ем свою вареную лопатку, и настроение у меня прекрасное.

– А вам… когда возвращаться? – вдруг спрашивает Костя и оглядывается по сторонам, замечая, что уже темнеет. – Может, отвезти вас? Поздно уже…

И тогда моя Любимая тоже краснеет и, отводя глаза, говорит:

– Костя, а мы вот с Буней решили… немного погостить у вас. Если вы, конечно, не против.

– Я? – охает Костя. – Да что вы, я… Я с радостью… Инна, я ведь в прошлый раз еще хотел вам сказать… Да не решился…

Тут мне приходит в голову, что пора закончить с ужином и пойти полежать на крыльце. Мне, конечно, очень интересно подслушать, что будет дальше. Но день сегодня был долгий, я устала, а от съеденной телятины приятно отяжелела. И теперь меня клонит в сон.

Я забираюсь на крыльцо, растягиваюсь на нагретых за день солнцем деревянных ступеньках и блаженно распрямляю больную лапу. Глаза закрываются, и в ночной черноте передо мной начинают кружиться солнечные блики на воде озера, у которого мы с Любимой недавно гуляли, и пятнистая тень от большого дерева в Костином дворе, и пыльная дорога, по которой мы приехали сюда. Все то страшное, злое и чужое, что раньше было в моей жизни – Синий и Серый, Тамара, Желтолицый, зэк Ушастый с его острым оружием, – никогда не приходит ко мне во сне. Я, как и прежде, вижу только солнце и мою Любимую. Только теперь мне уже не страшно просыпаться.