Книга К востоку от Эдема, страница 128 – Джон Эрнст Стейнбек

— А кто ж я, как не фавн? — воскликнул Том.

«Он так непритворно весел, почему же у меня на сердце тяжело? — горестно подумала Десси. — Почему я никак не могу выкарабкаться из серого мешка своей тоски?.. Нет, выкарабкаюсь! — вскричала она мысленно. — Раз он может, то и я смогу».

— Том! — сказала она. — Окрась мою глазунью в радостный, в пурпурный цвет.

1

Долго в тот год зеленели холмы, и лишь к концу июня трава пожелтела. Метелки овсюга, тяжелые от семян, поникло висели на стеблях. Роднички не пересыхали и летом. Скот на вольном выпасе тучнел, наливался здоровьем. В то лето население долины Салинас-Валли забыло о засушливых годах. Фермеры прикупали землю, не соразмеряя со своими возможностями, и подсчитывали будущую прибыль на обложках чековых книжек.

Том Гамильтон трудился, как усердный великан — не только шершавыми сильными руками, но и сердцем и душой. Снова застучал молот в кузнице. Том покрасил старый дом, побелил сараи. Съездил в Кинг-Сити, изучил устройство туалетного бачка и соорудил ватерклозет из жести, которую умело согнул, и дерева, украшенного резьбой. Поскольку вода из родника поступала слабо, он сбил из секвойного красного дерева чан и поставил у дома, а воду туда подавал насос, приводимый в движение самодельным ветрячком, так умно слаженным, что он вертелся при самом слабом ветре. И Том сделал из металла и дерева модели еще двух своих изобретений, чтобы осенью послать в бюро патентов.

И трудился он весело, энергично. Десси приходилось вставать очень рано, иначе Том, того гляди, сделает сам всю домашнюю работу. Но она видела, что это великанье рыжее веселье не было естественным и легким, как у Сэмюэла. Оно не вскипало, не подымалось из нутра само собой. Том создавал, формовал, строил это веселье, прилагая все свое умение.

Десси была богаче всех в Долине приятельницами, но задушевных подруг у нее не было. И никому она не сказала о своем недуге, о своих болях. Хранила их в тайне.

Как-то застав ее замершей, напрягшейся в приступе боли. Том встревоженно воскликнул:

— Десси, что с тобой?

— Легкий прострел. Резануло спину — и уже прошло, — ответила она, согнав напряжение с лица. И через минуту оба уже смеялись.

Они часто и много смеялись, как бы подбадривая самих себя. Только ночью возвращалось к Десси горе утраты, неизбывное, невыносимое. А Том лежал в своей комнате, во тьме, и недоумевал, как ребенок. Слышал, как стучит, утомленно пошумливая, его сердце. Гнал от себя горькие мысли о сестре, хватался за планы, затеи, замыслы, изобретения.

Летними вечерами они всходили иногда на холм, глядели на закат, прощально красивший вершины западных гор, подставляли лицо ветерку, который шел в долину на место жаркого дневного воздуха, поднявшегося ввысь. Оба молча вдыхали вечерний покой. Оба были застенчивы и потому не говорили о себе. И, в сущности, не знали друг о друге ничего.

И Том удивился, и сама Десси удивилась своей смелости, когда однажды вечером спросила Тома, стоя на холме:

— Том, почему ты не женишься?

Он глянул на нее, отвел глаза, сказал:

— А кто за меня пойдет?

— Ты шутишь или серьезно?

— Кто за меня пойдет? — повторил он. — Кому я такой нужен?

— Ты, я вижу, говоришь всерьез. — И, нарушая неписаный закон их взаимной сдержанности, Десси спросила: — Ты был когда-нибудь влюблен?

— Нет, — коротко ответил он.

— Хотелось бы мне это знать, — произнесла она, точно не слыша.

Спустились с холма; Том молчал. Но на крыльце неожиданно сказал:

— Тебе здесь тоскливо. Тебе хочется уехать. — И, подождав минуту: — Так ведь? Ответь мне.

— Мне здесь лучше, чем где бы то ни было, — сказала Десси и спросила: — Ты к женщинам ездишь хоть изредка?

— Да, — сказал он.

— И удается там развеяться?

— Почти что нет.

— Что же ты намерен делать?

— Не знаю.

Они молча вошли в дом. Том зажег в старой гостиной лампу. Набитый конским волосом диван прислонил к стене изогнутую спинку — тот самый диван, на котором Том ездил на танцы и который потом основательно чинил. И на полу зеленый ковер — с тропкой истертости от дверей к дверям.

Десси села на диван, Том — у круглого стола посреди комнаты. Десси видела, что Том все еще сконфужен своим признанием. «Как неиспорчен он душой, — думалось Десси, — и как неприспособлен к миру, в котором даже я разбираюсь лучше, чем он. Он рыцарь по натуре, избавитель от эмеев-драконов. Мелкие грешки его кажутся ему так велики, что он считает себя недостойным, низменным. Ах, был бы жив отец. Он ощущал великие задатки в Томе. Он, может, быть, сумел бы извлечь их из тьмы, дать им крылатый простор».

Чтобы отвлечь и зажечь Тома, она заговорила о другом.

— Уж раз мы толкуем о себе, то подумай вот о чем. Весь наш мирок ограничен долиной да редкими поездками в Сан-Франциско. Ты был хоть раз южнее Сан-Луис-Обиспо ¹⁹? Я ни разу не была.

— И я ни разу, — сказал Том.

— Ну разве не глупо?

— Очень многие не были, — сказал Том.

— Но каким это законом предписано так жить? Мы могли бы съездить в Париж, в Рим или в Иерусалим. Как бы я хотела увидеть Колизей!

Он недоверчиво взглянул на Десси — не шутит ли она.

— Но как же мы поедем? Нужно много денег.

— Думаю, не так уж много, — сказала Десси. — Не обязательно жить в дорогих отелях. Можно сесть на самый дешевый пароход, ехать третьим классом. Как наш отец плыл сюда из Ирландии. И в Ирландию могли бы заехать.

Он все еще смотрел с недоверием, но в глазах уже зажегся огонек.

— Год поработаем, будем экономить каждый цент. Я в Кинг-Сити наберу заказов на шитье. Уилл нам поможет. А на будущее лето ты продашь весь скот, и мы поедем. Кто нам запретит?

Том встал и вышел на крыльцо. Поглядел на летние звезды, на голубую Венеру и красный Марс, ощущая мышцы рук, сжимая и разжимая пальцы. Повернулся, вошел в дом. Десси сидела в той же позе.

— Ты правда хочешь ехать, Десси?

— Больше всего на свете.

— Тогда поедем!

— А ты хочешь?

— Больше всего на свете. — И воскликнул: — А Египет — о Египте ты забыла?

— Афины, — откликнулась Десси.

— Константинополь!

— Вифлеем!

— Да, Вифлеем! — И неожиданно сказал: — Иди ложись. Впереди у нас год работы — целый год. Иди отдыхай. Я займу денег у Уилла, куплю сто поросят.