Онлайн книга «Зайка»
|
– Саманта, – мечтательно произносит она. – Давай я просто скажу, что мне всегда очень нравилось то, как ты пишешь. – Правда? Она не сводит с меня своих мечтательных глаз с поволокой. – Да, очень. Я твоя поклонница. – Ты серьезно? – Ты прикалываешься? Твои тексты такие… зернистые. Приземленные, реалистичные, с солоноватым привкусом. В них вся ночь человеческой души, самые темные ее уголки. И ты подаешь ее так прекрасно и в то же время грустно. Это просто великолепно. В смысле… не пойми меня неправильно, иногда ты хватаешь через край, и это начинает раздражать, но… Ты пишешь, выходя за рамки. Провокационно. Твой талант виден невооруженным глазом. И твой творческий голос вносит огромную лепту в наш, общий. – Он скрепляет нас, – добавляет Виктория. Я смотрю, как они все согласно кивают. Их волосы сияют, как чистый солнечный свет, разливающийся по небу у нас над головой. – Спасибо, – говорю я. – Именно поэтому я так расстроилась, когда услышала, что у тебя… творческий блок. Теперь они все избегают моего взгляда и смотрят куда угодно, только не на меня. Чистое небо куда-то исчезло. Я снова оказалась одна, в темноте, под проливным дождем. Неужели Лев им все рассказал? Так и вижу, как он шепчется с ними. Заваривает чай, беззлобно говорит о том, что в этом нет ничего постыдного и что это случается даже с лучшими из нас. – Что? Кто вам это сказал? – Саманта, – качает головой Элеанор, похлопывая меня по ладони. – Мы почувствовали. Это очевидно. Я упорно качаю головой, пока она говорит. – Нет, вовсе нет, это не так! Я все время что-то пишу! Но по щекам уже катятся предательские слезы. Кира протягивает мне платочек с узором из радуги. Они ждут, пока я вытру лицо и высморкаюсь. – Саманта, – продолжает Элеанор, – в этом нет ничего постыдного. Ты же художница. Мы все художницы. Наши желания, потребности, все то, что сеет в нашу творческую почву семена и заставляет цвести наше творчество… – И женское начало. – Именно. Это сложный и деликатный процесс, не так ли? Тонкий. Необъятный. Я киваю. – Вот желание, – говорит Элеанор. Она поворачивается к Кэролайн. Та достает из сумочки розового пластмассового пони и ставит на подставку для маффинов посреди стола. Я тупо разглядываю его гибкое розовое тело, покрытое узором из сердечек и застывшее в прыжке, его искрящиеся блестками глаза. Кажется, что они слезятся. – Пинки Пай [35], – шепчу я. – А вот весь мир, – продолжает Элеанор, и на сей раз Кира достает нечто, похожее на маленькую пластмассовую решетку. Это забор. Игрушечный загон. Она ставит его так, чтобы он окружил Пинки Пай со всех сторон. – Ты понимаешь, какая это ужасная ситуация? – Мы обычно говорим «унылая». – Душная. Мы все пристально вглядываемся в Пинки Пай. Огороженная загоном, одинокая на подставке для выпечки, совершенно пустой, если не считать крошек от маффинов. А стол внизу, так далеко. – Неудивительно, что у тебя случился застой, Зайка. – Но мы, Саманта, работаем над одним проектом, который может помочь справиться с этим блоком. – Это что-то вроде… командной работы. – О… – говорю я. – Вы вместе пишите роман? Или рассказ? Они улыбаются. О, Саманта! Как же ты отстала от жизни. Сидишь в темноте и духоте за своим старым, рассыхающимся столом, вцепившись в сточенный тупой карандашик! – Нет-нет. Это не роман, Зайка. – Кстати, теперь уже никто не использует это слово. – Оно очень устарело. – И такое обрюзгшее, хромает на обе ноги. – То, что делаем мы, – это нечто гораздо большее… – Новаторское. – Экспериментальное. – Перформативное. – Интертекстуальное. – Да-да, очень интертекстуальное. – В общем и целом – это некий гибрид. Гибрид. Самый непонятный и странный из всех известных науке зверей. Так говорят про что-то невразумительное. Неоднозначное. – Гибрид, значит. Вы смешиваете разные жанры? Они снова обмениваются этими странными улыбочками. И качают головой. – Саманта, мы же в Уоррене. Здесь процветает наиболее экспериментальная и новаторская писательская школа в стране. Она выходит далеко за рамки жанра. И ниспровергает саму концепцию жанра. – А также гендерные стереотипы. – И патриархат языка. – Не говоря уже о необходимости писать. – Грубо говоря, эта школа дает под зад всей писательской парадигме, Саманта. Которая, кстати, итак уже давно мертва, если ты не знала. – Вот именно. В корне этой школы лежит Телесный аспект. И все то, что этот аспект воплощает, что его наполняет во всех смыслах. – Да уж, балуемся с Телесным аспектом и так и этак, – ухмыляется Виктория. Элеанор бросает на нее мрачный взгляд. А потом смотрит на меня и улыбается. Ее лицо становится похоже на треснувшее стекло. Я вижу, что все они ждут от меня какой-то реакции. – Здорово. Все это звучит очень круто. Но, простите, что именно вы все же делаете? Конкретно? Они снова переглядываются. Саманта, прости, мы все время забываем, что ты ходила в государственную школу. И, наверное, первая в своей семье поступила в университет. Или вообще первая закончила школу? Вот мы вечно забываем. Но ничего, Зайки, давайте ей объясним так, чтобы дошло. – Саманта, мы художницы, верно? – Верно. – И вот скажи мне, как художница хотела бы ты быть гостьей в чужом сюжете? Они все смотрят на меня и ждут правильного ответа. Думай-думай-думай. – Нет? Улыбки проступают на их лицах, прямо как солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь хмурую пелену облаков. – Конечно же нет. – Ты хочешь обладать властью. – Хочешь творить. – Хочешь обладать собственным пространством для творчества. Хочешь иметь над ним власть. |