Книга Пароль: чудо, страница 47 – Лена Ковальска

– Она была в отчаянии, никого не слушала. Ее постоянно атаковали мысли, что ты не вернёшься, ей было страшно и она просила нас отправить ее домой. Мы с Режиной не понимали, что с тобой произошло. Твоя мать три раза звонила в школу, но ректор сообщал ей, что ты решил остаться и закончить обучение, а по правилам школы вы не имеете права общения с родными. Этого ни я, ни Режина сообщать Лии не хотели. Поэтому мы решили, что роды и хлопоты о ребенке немного отвлекут ее, нужно лишь потянуть время. Я часто приглашал ее к нам, она играла с детьми, много гуляла с ними. Мы старались ее отвлечь. Но Режина вынуждена была работать. Я тоже. Лия тайно уехала в двадцатых числах февраля. Больше я ничего не знаю.

– Патрик, они держали меня силой. Это не было моим решением. Они не выпускали меня. Я сбежал.

– Ты говоришь какие-то немыслимые вещи, Влади. Сейчас так никто не делает!

   Я лишь горько усмехнулся.

   Мать приехала к вечеру и сразу же забрала меня домой. Она никогда не была так внимательна ко мне, как в эти дни – проявляла материнскую заботу.

   Я попросил ее рассказать всё, что она знала.

   Также, как и Патрик, мать сообщила, что ближе к родам у тебя развилась паранойя, страхи атаковали тебя, ты стала все чаще говорить о том, что я никогда не вернусь, несмотря на разъяснения, что это не так и что я нахожусь в школе особого порядка, из-за чего возникли сложности с возвращением. Мать обещала тебе помочь разобраться со школой, но ее звонки ректору и меценатам ничего не дали. Она сообщила мне, что ты собралась и сбежала в Пермь, пока ее не было в городе. Она также сообщила, что ты родила сына в начале марта.

   Услышав это, я снова попытался убедить себя, что произошло недоразумение

– Мама, где они? Скажи, что с ней? Я должен поговорить с ней, все объяснить.

   Мать тяжело вздохнула.

– Влади, я расстрою тебя: я ездила к ней. Сын, мужайся.  Она отказалась от ребенка и оставила его в роддоме.

– Отказалась? – Я вновь почувствовал, как проваливаюсь в эмоциональную пропасть. – Отказалась?!

– Она бросила его. Ушла из роддома, написав отказную. Я говорила с ней. Она ненавидит нас и не хочет тебя видеть: сказала мне, что отныне с нами покончено и запретила тебе являться к ней.

   Я остолбенел.

– Нет, мама, нет, она бы так не сделала. Неправда! Она любит меня!

– Но она сделала страшное, Владислав. Ребенок сейчас в одном из реацентров Перми для новорожденных.

– Мой сын? – Я почувствовал слабость, головокружение и еле успел добежать до ванной – меня вырвало, из носа потекла кровь.

   Мать позвонила Ковачу.

– Нужно что-то делать с этими припадками, Влася. У тебя может случиться инсульт. Ты слишком нервический.

   Доктор снова поставил наркотик. Под его действием я вновь отупел, ночь пролежал в своей детской комнате, в доме матери – она не отходила от меня ни на шаг. Открылась неприятная реакция на наркотик – по моему лицу текли слезы, но мышцы лица словно окаменели.

– Господь с тобой, сын. Ты действительно ее любишь, – произнесла мать, – это невероятно. Вот что я скажу: ребенка мы вернем. Вернём с ее согласия и воспитаем. Не переживай, я займусь этим вопросом.

– Я сам, – еле выговорил я. – Я должен сам.

– Посмотри на себя! У тебя злость в руках! Ты же убьешь ее при первой встрече. Что ты будешь делать? Как ты себя поведешь? Не говори глупостей, сын, боже тебя упаси от этого.

   Злость в руках? Сквозь туман сознания я понимал, что действительно начал винить тебя в своей боли, в твоём бесчеловечном, чудовищном поступке.

   Мой мир был разрушен, моя идиллия была жестоко отобрана у меня. В те дни а моей голове зародилась и прочно обосновалась мысль, что ты виновата в моем несчастье. Внушили ли это мне слова родных, или я сам так придумал, но я начал винить тебя.

   Позднее я «остыл» и разъяснил себе, что был слишком самонадеян, попал в ловушку ситуации; ты была слишком испугана и повергнута в отчаяние – мы стали жертвами своих эмоций и обстоятельств. Чего я не мог понять и никак не оправдал – мысль и убеждение, что никакое отчаяние не могло довести тебя до того, чтобы отказаться от собственного ребенка – так можно было поступить только из низости. Моя боль тихо подтолкнула меня к ненависти и презрению. Любовь к тебе не отменяла наличие слепой жестокости к беззащитному существу, которую я так быстро приписал тебе. Следующие дни я обдумывал произошедшее, впадая то в самобичевание, то обвиняя во всем тебя.

   Доктор Ковач прописал мне транквилизаторы и провел попытку реанимировать пошатнувшуюся социальную структуру личности. Еще какое-то время я оставался у матери. Мы окончательно обговорили с ней сценарий действий касательно ребенка. Мать сообщила мне, что после роддома и вашего с ней безуспешного разговора, ты уехала в Екатеринбург, к подруге, чтобы укрыться от меня.

   Я втайне от матери позвонил в Пермь, сестре, позвонил нашим общим друзьям. Они узнали для меня, что тебя нет в городе уже около полугода, никто не знает, где ты. Сестра сообщила, что ни она, ни ее муж информацией не владеют.

   Картина сложилась жестокая: из-за происшествия со школой, я оказался вдалеке от тебя. Ты, не справившись с переживаниями, совершила отчаянный побег, и, не веря в наши отношения, отказалась от нашего сына. Подтверждением твоей записки и слов матери были слова Патрика, что в последние дни ты обвиняла всех во лжи, в насилии и уже никого не слушала. Твое нежелание общаться я мог угадать лишь по тому, что ты выбросила сотовый, который я купил тебе, и он был недоступен. Я ещё несколько раз посылал друзей к тебе домой, но твои родители неизменно говорили – она на теннисных сборах. Мать, видя мои попытки разобраться, на словах все более укрепляла мою уверенность в том, что ты поступила подло и низко.

   Я потерял надежду. Я злился, я почти ненавидел твое решение, твой поступок, я ненавидел и тебя, и себя. Как зомби я бродил по нашему пустому дому и не понимал, как мне дальше жить.

    Шатов был далеко, ехать в Пермь я не мог из-за отсутствия документов и внутренних сил. Слишком страшила меня встреча с этим городом, насквозь пронизанным воспоминаниями о тебе. Слишком пугала мысль о том, к чему может привести наша встреча. Я сомневался в своей адекватности.

   В спальной я нашел бутылку "Леро вье милленар". Я выпил её содержимое за пять минут. Затем выпил всё спиртное, что было в доме, и остаток дня находился во власти блаженного бессилия и алкогольной атонии.

   Я стал алкоголиком именно тогда. Именно в этот период, пытаясь пережить твой побег и твой поступок, я стал самым обычным алкоголиком: пил литрами, не просыхая, без остановки, пока не падал на пол и не замирал в ожидании временного паралича.

   Как ни странно, алкоголизм помог справиться с припадками и сердечной судорогой.

   Через некоторое время я понял, что если не остановлюсь, то умру.