Книга Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит, страница 47 – Генри Лайон Олди

– Мне не понравилось. Отцу нравилось быть быком. Дяде нравилось. Мне – нет. Черный бык со светлыми отметинами. Рога, хвост. На спине пятно в виде жука-навозника. Кому понравится? Копытами не удержать молот. Мерзкая судьба, грязная. Я не позволю тебе заново сковать Зевса.

– Зевса?!

– А кого еще ты собираешься пленить моими цепями? Я ковал их для отца. Это была глупость, теперь я понимаю. Преступная глупость. Если придет новый Тифон – или вырвется старый – я опять стану быком в Черной Земле. Или погибну здесь. Бессмертные смертны, тебе это известно лучше других. Нет, пусть отец сидит на троне, в силе и славе, а не в цепях.

– Но я вовсе не посягаю на отца!

– Тогда зачем тебе цепи?

– У тебя есть обрывки? Да или нет?!

– Есть. Отец об этом знает. Если ты донесешь ему на меня, это ни к чему не приведет. Он рассмеется, и только.

– Уже хорошо. Ты можешь выковать из обрывка уздечку?

– Уздечку?!

Гефест пил долго, жадно. Чувствовалось, что мысль об уздечке была для него внове.

– Отец не превращается в коня, – фыркнув как лошадь, заявил бог-кузнец. – Уздечка тебе не пригодится.

– Да при чем тут отец? Я для него же и стараюсь!

– Зевс хочет, чтобы ты его взнуздала?

Мудрость, подумала Афина. Мудрость, где ты? Говорить с Гефестом о любви было вдесятеро проще.

– Уздечка мне нужна для Пегаса. Ты слышал о Пегасе?

Гефест кивнул.

– Так ты можешь или нет?!

– Я слышал о Пегасе, – вслух произнес бог-кузнец, знаком показывая слугам, что время наполнить чашу. – О да, я слышал. Например, я слышал, что ты ловишь его. Хочешь, чтобы он возил мои молнии отцу на Олимп. Отличная идея, не спорю.

Мои молнии, отметила Афина. Мои, не отцовские. Случайная оговорка? «Я все-таки бог огня. Любой огонь – я, даже если это Тифонов огонь…» Любой огонь. Молнии – тоже. Всякое изделие Гефеста – это он, в той или иной степени. Чем рискует отец, соглашаясь на эти молнии?

Чем отец рискует, не согласившись?!

– Ловить не значит поймать, – вновь наполнившись, чаша в мгновение ока опустела наполовину. – Говорят, тебя преследуют неудачи. Ты преследуешь Пегаса, тебя преследуют неудачи. Хо-хо! Отменная шутка! Я умею быть остроумным, не находишь?

Не нахожу, подумала Афина. Днем с огнем.

– Ты бог философов, – она улыбнулась, стараясь, чтобы издевка не выбралась наружу. – Твое остроумие соперничает лишь с твоим умом. Шутки ты куешь лучше, чем треножники. Так что насчет уздечки?

– Треножники я тоже кую неплохо, – Гефест обиделся. – Не одна ты желаешь помочь отцу с доставкой молний. Я думаю над этим днем и ночью. Я даже выковал железного коршуна. Железо дороже золота, да и плавится оно труднее. Ничего не вышло, представляешь? Коршун растекся лужей, едва поднявшись в воздух. Наверное, есть металл, способный нести такой груз. Адамант? У меня нет нужного количества адаманта. Хо-хо!

Хмель, вне сомнений, ударил ему в голову:

– Вряд ли отцу пригодится воробей, способный принести на Олимп жалкий огрызок молнии. Туда-сюда, туда-сюда! Крылышками фыр-фыр-фыр! За десять полетов одна молния наберется…

Афина сцепила зубы. Желчь переполняла богиню: желтая и черная желчь, чистый яд. Гефестов юмор ^[64] проникал в жилы Афины, доводил ее до белого каления. Казалось, хозяин подземного дворца сунул гостью в пылающий горн и ухватил клещами. Крепись, велела богиня, приказывая той Афине, которая была готова схватиться за копье. Он тебе нужен, сохраняй хладнокровие.

– Если ты найдешь решение первым, я буду только рада.

Наклонившись вперед, она нашла в себе силы похлопать кузнеца по руке. Впечатление было такое, будто хлопаешь по камню.

– А пока что я стану ловить Пегаса.

– О да, – согласился Гефест, сверкнув кривыми зубами. – Будешь ловить, а как же! И убеждать себя, что делаешь это с одной-единственной целью: оказать услугу нашему драгоценному отцу. Ты так убедительна, что убедить себя – для Афины это пустяк.

Афина встала:

– Что ты хочешь этим сказать?

Гефест взял лепешку, макнул в мед.

– Ты не любишь дядю, – тяжелые капли падали на стол, собирались в лужицу, в маленькое янтарное море. – Посейдон ревнует к отцу, к его власти. Тебе это против шерсти. Твоя ненависть к Медузе Горгоне – тоже не секрет. Приспособить их четвероногого, крылатого, непокорного сына на службу Олимпу? Взнуздать Пегаса? Превратить ураган во вьючную лошадь?! Это не только услуга, Дева. Это еще и месть.

Афина ждала, пока он доест лепешку.

– Месть подают на стол холодной, – Гефест смотрел на нее снизу вверх. Могучий, бородатый, он ухмылялся так, будто и впрямь был не ремесленником, а философом. – Я кузнец, это не по мне. Все, что подаю я, пышет жаром. Но я не отвечу тебе отказом, сероокая. Да, я сделаю для тебя уздечку. Узда из золотых цепей, выкованных для бессмертных? Для самого Зевса?! Я дам тебе желаемое – и бегай за Пегасом хоть до скончания веков! Боюсь, уздечка скорее пригодится тебе, чем этому коню. Неутоленная страсть раздирает рот, уж я-то знаю…

Он наклонился вперед:

– Так с чем, говоришь, соперничает мое остроумие?

Три шага до дверей.

Их я проделал бы и с закрытыми глазами. Три – это если по прямой. Мне понадобилось пять: три вдоль стены, поворот и еще два. По привычке я обошел ложе брата: то место, где оно стояло раньше. Который год, как Пирена нет, а привычка осталась.

Я закусил губу. Распустил нюни на дорожку? Стыдись! Лучше проверь еще раз, ничего ли не забыл. Котомка с хлебом, сыром и плащом. Фибулы: серебряная, с Пегасом, и две бронзовые на обмен. Мешочек с солью. Мешочек ячменной муки. Огниво и трут. Спасибо табунщикам: огонь я разведу в любую погоду. Нож на поясе.

Вроде, все.

Дверь открылась без скрипа. Коридор я знал как свои пять пальцев. Вот и выход наружу. Я шагнул на задний двор, и перед глазами зарябило. По двору текли лужи лунного молока, соревнуясь в беге с угольными тенями. Ночной Зефир гнал по небу рванье облаков, луна выглядывала из прорех: краешком, целиком, наполовину. Случалось, она исчезала с глаз полностью. Тогда во дворе разверзались черные провалы: добро пожаловать в Аид, глупый мальчишка!

Я мотнул головой, гоня наваждение. Двинулся напрямик, совсем не так, как намеревался раньше: по краю, в тени ограды. Плевать! Никто не увидит, все спят. А и увидят – все равно плевать.