Онлайн книга «Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит»
|
В царстве живых меня выпорол отец. Вожжами, между прочим. К ложу я дошел своими ногами. Ну как дошел? Большей частью ноги волочились по земле, а я кулем висел на плечах Делиада и Алкимена. Те несли молча, сопели, хмурились. Я был признателен им за сочувствие, а за молчание – втройне. Представляю, что они могли бы сейчас сказать! Делиад остался рядом: вдруг я воды попрошу? Алкимен сбегал за оливковым маслом. Натер мне спину, разукрашенную папой. Когда он еще только предложил масло в качестве лекарства, я подумал, что это одна из его шуточек. Отказался бы, да сил не осталось. Нет, не шуточка: полегчало. Похоже, Алкимен знал толк в этих делах. Бережный, можно сказать, нежный Алкимен. Тихий Делиад. Вот что мне запомнится из этого сумасшедшего дня. Спина пройдет, а чудо останется. Кажется, я задремал. Снилась львица. Она меня съела, я был рад. Честное слово, лучше чем так. Потом я ее съел, львицу. Потом Сфено прилетела, крыльями хлопнула. Потом радуга. Потом папа пришел. И я сразу проснулся. А кто бы не проснулся? – Кыш отсюда! – велел папа братьям. В смысле, сыновьям. Мы остались наедине. С папой был раб, он поставил для папы складной дифрос – табурет с сиденьем из перекрещенных ремней и ножками в виде львиных лап. Когда раб ушел, а папа сел, я обрадовался. Смотреть на ремни было больно. На львиные лапы – тоже. Отвернуться? Папа обидится. – Что ты понял? – спросил он. – Сбегать из дома нельзя, – ответил я. – Что важнее: сбегать – или из дома? Я вздохнул: – Из дома. – Где твой дом? – Здесь. – Что еще ты понял? – Больно, когда лупят. Очень. Делиад тихий, Алкимен бережный. А я честный. – Что еще? – Ты бил меня как родного, – сказал я. – Уже лучше. Теперь мы можем поговорить. Как? – Как отец с сыном? – предположил я. – Как мужчина с мужчиной. Это значит: начистоту. Я знаю, почему ты сбежал. – Не знаешь, – возразил я. – Не можешь знать. – Липа, – Главк был серьезен. Лишь в уголках глаз собрались лукавые морщинки. – Старая липа на заднем дворе. Тебя видели на ветке. – Кто? – Раб-прибиральщик. Дальше: щель. Щель между крышей и стеной гинекея. Я все собираюсь ее заделать. Теперь заделаю, не сомневайся. Наглухо! Дальше: мать. Твоя мать наговорила лишнего. – Она призналась? – ахнул я. – Тебе? – Аглая призналась. Мне даже не пришлось грозить ей. Едва узнала, что ты пропал… Ей еще тогда показалось, что она видит твои наглые, твои блестящие глазенки. Щель, если ты забыл, открыта с обеих сторон. Аглая заподозрила, что ты там, но было поздно. Говорит, приметила тебя, когда ты уже слезал на землю. Если бы раньше, и сама молчала бы, и госпоже намекнула… Ты знаешь, что было с матерью, когда выяснилось, что ты удрал? – Что? – бросил я со злостью, которой сам не ожидал. – Обрадовалась? – Кинулась за ворота. Босиком, простоволосая. Искать тебя, дурака. Прощения просить. Когда ее схватили, билась в истерии [71]. Женщины, они такие. Им на слово верить нельзя. На словах они тебя убить готовы, а на деле за тебя кого хочешь убьют. И наоборот… Папа вздохнул: – Учись, сынок, понимать женщин. Дело бесполезное, все равно что сажать оливы на море. Но развивает терпеливость. Все равно ведь не научишься… – Кто меня принес? – спросил я. Он все понял. Все-все, клянусь. – Не знаю. – Врешь! – Сынок, я сейчас не поленюсь, схожу за вожжами. С отцом так не говорят, а с правителем – тем более. Правда, не знаю. – Как такое может быть? – Очень просто. В те дни Эфирой правил Сизиф, мой отец. Помнишь дедушку? Он похож на человека, который будет советоваться с сыном? С кем угодно?! Тебя принесли ночью. Мужчина и женщина, оба закутанные в плащи. Женщина высокая, мужчина не очень. Я их не видел, мне привратник рассказал. Спросили Сизифа Эфирского, привратник доложил. Твой дед вышел. Мужчина что-то сказал ему, привратник не расслышал, что именно. Твой дед пригласил их в дом, они отказались. Привратника выгнали за ворота. В дом твой дед вернулся с тобой на руках. Мужчина с женщиной ушли. Вроде бы на юг, точно не скажу. – Ушли?! – Не улетели. Не расточились. Не обернулись птицами. Ушли своими ногами, за это поручусь. Ты огорчен? Твой дед разбудил меня. Сказал: вот твой четвертый сын. Мама узнала утром, ночью за тобой смотрела Аглая. Боялась, что ты будешь вопить как резаный. Нет, ты проспал до утра. Ты вообще рос спокойным ребенком. Я увидел это воочию. Мужчина и женщина. Женщина высокая, мужчина не очень. Сверток на руках. Ночь на подходе. Разговор с дедушкой. Кто же это был, если Сизиф Эфирский после краткой беседы с незнакомцами принес чужого ребенка домой? Нарек внуком?! Посейдон, подумал я, задыхаясь. А вдруг? – И еще, – папа встал, собираясь уйти. – Привратник сказал мне, что чуть не обмочился. – С чего бы? – От страха. Гости были самые обычные. Но стоять рядом с ними… Страшно, сказал привратник. Так страшно, что дышать нечем. В прошлом – колесничный воин, ветеран, участник многих битв, он ничего в жизни так не боялся, как этих людей. Они ему не грозили, просто спросили Сизифа. И тем не менее у привратника тряслись поджилки. Тебе не кажется это странным? Мне вот показалось. – А дедушка? – Что – дедушка? – У него не тряслись поджилки? Он не испугался? Главк кликнул раба. Подождал, пока тот унесет табурет, двинулся следом. – Твой дед, – папа задержался на пороге. – Полагаешь, он знал, что такое страх? 3
Соринка в глазу Вепрь ломился через сухой валежник. Да, никакого вепря, вы правы. Никакого валежника. Площадка для упражнений. На площадке – мы с Делиадом. А треску как от вепря. Хоть уши затыкай! Уши заткнуть нечем: обе руки заняты. На одной щит, в другой меч. Деревянный, учебный. Рубимся почем зря, как в последний раз: только щепки летят! Ну, это я – почем зря. У Делиада вовсе не зря выходит, получше моего. Не вели наставник Поликрат ему защищаться и только, он бы меня давно зарезал, как мясник свинью. К великому Делиадову сожалению, нападать Поликрат велел мне. Нападаю как могу. А как я могу? Не очень. Делиад мои удары принимает на щит. Меч опустил, издевается. – Не молоти его, не на току́. |