Книга Иерихон, страница 38 – Басти Родригез-Иньюригарро

— Теперь я понимаю, как это происходит, — пробормотал художник.

— Что — это? — сонно отозвался командор.

— Сидеть я уже не могу, соображать — тоже. Самое время…

— Неужели феодальные права предъявлять?

— Точно.

— Вы будто настаиваете.

— Ну… — потянул Пау. — Теперь-то поздно.

— Да, помню, болезненная фиксация. Вы потеряны для общества.

— Зря вы вчера принесли бумагу, а не бутылку, командор.

— Промахнулся, — Кампари сел, прижав лопатки к краю кровати. — Извольте принять вертикальное положение. Во-первых, я хотел поговорить, а не усыпить вас. Во-вторых, не хватало только от Дик по морде получить. Все меня бьют, она одна не при делах.

— А я знаю, кто вас бил не далее, как пару недель назад, — засмеялся Пау, опираясь затылком на кирпичную кладку.

— А я знаю, что вас били током у психиатров, — огрызнулся Кампари. — Но жажду подробностей. Остальных держали от двух недель до полутора месяцев, и все счастливы, довольны. Ток не упоминают. Видимо, не имеют права разглашать.

Пау активно замотал головой:

— Нет. Думаю, никто из них не попал под раздачу. Меня три месяца лечили уколами и душеспасительными беседами. Сначала было даже не страшно. Комната не меньше моей квартиры, правда, дверь стеклянная, свет никогда не выключается и ни минуты наедине с собой. Даже если в туалет приспичит.

— А как же спать?

— Без проблем, — усмехнулся Пау. — После укола вырубало на восемь часов. Ко мне приставили пять медиков. Первый задавал много вопросов, кивал, сопереживал. Если я говорил, что не могу не рисовать, он обещал помочь мне вернуться в реальный мир, ведь рисование — это игра, а игры нужны лишь для того, чтобы готовить пятилетних детей к бытовым ситуациям. «Вы скучаете по времени, когда были ребёнком и ни за что не отвечали», — вздыхал он. Запомните тему детства, командор, она зазвучит ещё не раз. «Вам трудно адаптироваться. Вас обижали в интернате? Нужно разобраться в причинах. Возможно, дело не в обществе, а в вас самих». Если я кричал, что меня отвращает культ телесного здоровья, он ворковал: «У вас слабое телосложение, зависть можно понять». У второго был один пунктик — моё имя. Я признаю лишь сокращённый вариант.

— Я заметил.

— Выбрал его ради звучания, а не смысла. Я же не знал, что как корабль назовёшь, так и поплывёт, — пьяно захихикал художник.

— Вам идёт, — мягко отозвался Кампари. — Есть мёртвое наречие, где «Пау» — полноценная версия имени, а ваша наружность, по-моему, рифмуется с характерной внешностью носителей этого языка.

— Командор, не надо говорить со мной, как с имбицилом. Я был блестящим учеником.

— Но…

— Но в школе я не мог этого узнать? Не так уж глубоко вы копнули, изучая моё дело. Я засветился ещё в интернате. Директор выбил для меня доступ в монастырскую библиотеку, думал преподнести подарок Медицинской школе. У меня была склонность к естественным наукам.

— Ну конечно, — рассмеялся Кампари. — Я сам спросил на платформе, не случалось ли вам изучать повадки насекомых, да и детальное знание анатомии не с потолка берётся.

— Можете себе представить, как я проводил часы в библиотеке, — Пау самодовольно ухмыльнулся, но тут же помрачнел. — А ведь мы встречались. Не один раз. Вчера, на пороге моей квартиры, я должен был узнать вас не по эполетам.

— Я-то почему вас не помню?

— Вы меня не замечали, как и прочих посетителей. Тогда казалось — причина в нечеловеческой надменности, а сейчас думаю — вы были слишком погружены в себя. Впрочем, одно другому не мешает. Вы мне нравились, хоть и раздражали безмерно. Я странно чувствовал себя, оказавшись поблизости: пропорции и перспектива нарушались, мир виделся зыбким, как во сне. Даже думал подставить вам подножку — беспроигрышный повод для знакомства.

— Зря не подставили. Это было лет пять назад? Жизнь хлынула бы в другое русло.

— Другое русло могло не привести меня туда, где я сейчас, — серьёзно возразил Пау.

«Сейчас» — это Дик, подумал Кампари, с неумолимой отчётливостью осознав: перед ним не вчерашний самоубийца. Сегодняшний Пау готов жить и без рисунков.

— У меня была прекрасная память на лица, — архитектор развёл руками. — Теперь я боюсь не узнать Дик, когда увижу её.

— Не бойтесь, она вас узнает. Почему же вы не попали в Медицинскую школу?

— Обманул отборочную комиссию. Меня без сомнений отправили на одну из самых редких специальностей в Агломерации, а директору выразили разочарование: «Впредь оценивайте возможности учеников трезвее». Он был вне себя.

— Не пожалели? — спросил Кампари, перестав смеяться. — Карьера медика — верная гарантия безопасности.

— Шутите? — поднял брови Пау. — Я уже тогда понимал: если они регулярно проверяют каждого гражданина, то друг друга, наверное, на микроэлементы разбирают.

— Но доктор Сифей как-то выживает.

— Ваш доктор Сифей — гений скольжения по лезвию. Но мы ушли от темы. В психиатрическом отделе меня упорно называли «гражданин Паулюс», я требовал обращения «Пау», на почве чего второй медик заключил, что я настаиваю на нестандартном имени, желая привлечь внимание, или я инфантилен, поэтому прячусь за сокращением.

— А вот и развитие инфантильной темы.

— Третий повторял идеи первого в обвинительном ключе: «Вы неблагодарны обществу, которое о вас заботится». Четвёртый взывал к теме детства на свой лад: «А если бы ваши рисунки увидели дети с неокрепшей психикой?». Знаете, в интернате говорят: «Вы не трудитесь на благо общества, еда и крыша над головой — одолжение, которое делает вам Агломерация». Ребёнком быть стыдно. Но стоит повзрослеть, дети оказываются непререкаемой ценностью, нашим будущим, аргументом, к которому прибегают, когда прочие исчерпаны. К тому же, четвёртый медик доказывал, что от мысли до действия — один шаг: «Через год вы бы стали убийцей». Сначала я вопрошал: «Вы о таком явлении, как художественный вымысел, слышали?», а в итоге пообещал расчленить пару сограждан, как только выйду, ведь с натуры легче рисовать.

— О сарказме, как и о художественном вымысле, он не слышал, — скривил рот Кампари. — Вас же намеренно доводили. Честное слово, я думал, в психиатрическом отделе действуют профессиональней.

— Не забывайте об уколах. Меня перестали мучить кошмары. О лекарствах я до сих пор вспоминаю с постыдной нежностью, в отличие от задушевных бесед. Пятый медик держал в руках моё личное дело из интерната, — Пау на секунду отвёл глаза. — Видите ли, меня подозревали в склонности к гомосексуализму. В конце концов меня достали, и я признал, что это правда. Полно, верните брови на место. Разве я не ясно дал понять, что в других обстоятельствах моё внимание к вам могло бы иметь иную окраску?

— Но Дик…