Книга 30 дней моей мести, страница 52 – Ирина Муравская

― Вот тебе и «о», ― Кирилл невесело взъерошил на себе и без того взъерошенные волосы.

― Ладно. Допустим, звонил, ― согласилась та, возвращаясь к готовке, но теперь уже специально для того, чтобы он не видел с трудом сдерживаемой улыбки. Внутри всё радостно улюлюкало, пританцовывая и запуская в воздух конфетти: «звонил, звонил, звонил. Ему не всё равно». ― И зачем?

― Что значит, зачем? Мы с тобой всё ещё пара, забыла?

― В смысле, пара? Я что, рано обрадовала твоих подписчиков? Или вы со своими канцелярскими хорьками планировали сделать громкое скандальное расставание где-нибудь в людном месте? А, нет: выставить меня неблагодарной тварью, что разбила нежное сердце артиста, вот так вообще огонь. И дальше в самый подходящий момент, какая удача, подворачиваются силиконовые сиськи, на которых можно поплакать и уже звезда утешается в объятиях другой? Так это должно было произойти?

― Понятия не имею, как там должно было всё быть.

― Не успели придумать?

― Не надоело язвить? Может, ты не заметила, но я пытаюсь поговорить с тобой серьёзно.

― Да куда уж серьёзней?

― Ульяна!

― Ась-ась?

Кометов сидеть больше не мог, взвинчено подскочив на ноги.

― Ты невозможный человек. Это такая защитная реакция?

― А это у тебя такие паршивые извинения?

― То, что я сейчас здесь, а не в Питере на съёмках клипах, как мне кажется, уже говорит о многом.

Резко обернувшись, Ульяна театрально всплеснула руками, в которой был зажат разделочный нож.

― Батюшки, какая жертвенность. Право, не стоило ради меня так страдать!

― Сарказм не уместен.

― Ещё как уместен. Или предлагаешь вопить от восторга?

― По меньшей мере, не так откровенно выражать презрение. Ну прости, что скуп на эмоции. Мне никогда не давались все эти… ― Кирилл изобразил неоднозначное движение, выражающее всё его отношение ко «всему этому». ― Как-то всегда полагал, что поступки должны говорить громче слов.

― Поступки? Очень хорошо, ― она даже скрестила руки на груди, всем видом давая понять, что он сам напросился. ― Давай поговорим о поступках. С какого периода рассматривать? Из раннего творчества или что-то из последнего?

Кометов издалека почуял подвох.

― Не стоит.

Но собеседница уже завелась. Обида давала о себе знать.

― Давай из последнего. Итак: ты целенаправленно пытался влюбить меня в себя? Отвечай "да" или "нет".

Тяжёлый вздох.

― Да.

― И кто до этого первым докумекал? Ты, продюсер?

― Пиарщик.

― Мило. И все эти твои сладкие пожелания «спокойной ночи», цветы и ночные покатушки по клубам был не более чем сценарием? Такой себе пикап-подкат?

― Да.

― И силиконовая кукла, вытирающая об тебя губы, следующая на очереди после меня?

― Об Ане я ничего не знал, пока…

― Да или нет?

― Да.

Матвеева безрадостно кивнула.

― Что ж, подведём итог: девяносто процентов нашего общения враньё и фальшь. Так о каких поступках идёт речь?

― Я здесь. Сейчас. Пришёл, чтобы извиниться. Неужели это ничего не стоит?

― Ну давай.

― Что?

Разрешающий жест ножом, который до сих пор был зажат в руке.

― Извиняйся. А то всё никак не начнёшь. Не забудь на колени встать для пущего эффекта.

― Наслаждаешься моментом, да?

― Полагаю, я имею полное право быть мерзкой тварью, раз уж мне посчастливилось спать с мудаком.

― Ты спала с мудаком, который, сам того не желая, влюбился в тебя по-настоящему.

Что-то вдребезги разбилось. А, нет. Это просто прилившая к голове кровь застучала в ушах.

― Что, прости? ― переспросила Ульяна. ― А то мне послышалось что-то невнятное…

Кирилл поморщился. С вербальными признаниями у него всегда было туговато. В голове будто рычаг переключался и вроде бы несложные слова отказывались выходить наружу. Тоже самое случалось и с невинным "прости". Извиняться он никогда не умел, а потому сейчас в прямом смысле слова наступал себе на горло. Или же на горло своей гордости…

― Ты услышала. Не заставляй повторять.

― А то что, язык отсохнет?

― Слушай, ― Кометов потёр уставшие глаза. Эту ночь он почти не спал, проведя в дороге, потом сразу в звукозаписывающую студию, а оттуда к Ульяне. Усталость наливала веки свинцом, заставляя мозги плохо соображать. ― Я знаю, начало у нас вышло дерьмовое, но разве это важно, если в конечном итоге всё переросло в нечто большее?

Собеседница так не считала. Заветное слово продолжало маленьким разноцветными шариками отстукивать в ушах, дразня внутренних бесов, но она старалась не терять голову. Всё у них не так просто…

― Ты не представляешь, как важно. Можно любить до безрассудства, но если ты не доверяешь человеку, отношений получится.

Кирилл не сдержал улыбки. Как славно обладать способностью читать между строк.

― Значит, ты любишь меня до безрассудства? ― в один широкий шаг он приблизился к Ульяне, но был красноречиво остановлен уткнувшимся в грудь кончиком ножа.

― Держи дистанцию, ― предупредила она.

Щекочущее лезвие Кометова не волновало.

― Да или нет?

― Это уже неважно, что чувствую я. И неважно, что чувствуешь ты. Мы слишком заврались, чтобы теперь говорить об искренности.

― Я так не считаю.

― Всё кончено.

― Ничего не кончено, ― холодное кухонное оружие забрали из её руки, откладывая подальше. Матвеева не сопротивлялась. Её парализовало от его запаха и горячих пальцев, скользнувших от её виска вниз по щеке и задержавшихся на губах. ― Ты ведь сама чувствуешь, что нас тянет друг к другу.

― Просто инстинкты.

― Нет. Это больше, ― близкое присутствие вновь объединяло два дыхания. Едва уловимые касания, от которых всё внутри замерло в предвкушении и лишь несколько миллиметров до того, как их губы встретятся…

В коридоре раздался характерный скрип, стук и шаги.

― Ты готова? Я тут тебе такое надыбала. Последняя коллекция. Будешь, как куколка. Только пятен не насажай, до пенсии не распл… ― на пороге кухни выросла Сан Саныч в умопомрачительном ярко-синем платье, собранном из чешуйчатых блёсток. Через плечо у неё была перекинута вешалка с ещё одним нарядом, но уже темно-зелёным. И без блёсток. ― О… прекрасно.