Книга Русское, страница 123 – Эдвард Резерфорд

Несколько попыток с оружием в руках выступить за свои права было подавлено, и в последние годы казакам, состоящим на службе, запрещено было избирать старшего над войском из своих рядов. Их командующий, коронный гетман, назначался из Польши, да и многие из их офицеров также были представителями польской шляхты. Немудрено, что и самые богатые из них роптали.

И теперь, кажется, снова что-то затевалось. Вот о чем пришли сообщить двое казаков из Сечи. Они готовятся славно проучить поляков. Оставалось решить: может ли он пойти с ними?

Солнце по-прежнему стояло высоко в небе, когда он шагом направил своего коня к хутору. Вид родного дома невольно наполнил сердце радостью.

С трех сторон хутор окружили тесно подступившие деревья. Вон надворные службы, частью бревенчатые, частью плетеные из прутьев и обмазанные глиной, а в центре просторный, основательный сельский дом с тенистым навесом над крыльцом, оштукатуренные белые стены которого и яркие красно-зеленые ставни так красиво сверкают под ярким солнцем. Все постройки крыты соломой, и их высокие нависающие крыши напоминают сгрудившиеся стога сена в степи. На пыльном дворе расхаживают куры и гуси, корова и коза лениво пощипывают траву, по краям двора не выжженную еще солнцем.

Вот и отец стоит возле крыльца. Андрей тепло усмехнулся. Хоть он и превзошел уже отца в росте, но и теперь, как бы ни был он силен, Андрей не рискнул бы помериться с отцом силами. «Ну и ловок же он!» – не раз хвастал он перед своими товарищами.

То, что это отец и сын, можно было угадать без ошибки: отец был лишь пошире лицом. Подбородок старый Остап гладко брил, зато пышные, совершенно седые усы его спускались чуть не до самой груди. Носил он мешковатые льняные шаровары и льняную же рубаху, подвязанную широким шелковым кушаком, вышитые шелковые туфли с загнутыми носами и шелковую шапочку-тафью. Лицо старого казака, выражение которого выдавало бодрый нрав, и особенно нос его испещрены были красноватыми прожилками, отчего имели нездоровый оттенок. Остап посасывал короткую трубку.

Бравирование силой, яростная вспыльчивость старика-отца тревожили Андрея: он понимал, что дни его сочтены. Багровый цвет лица грозил старому вояке близкой смертью от удушья. Понимали это и сам Остап, и его жена; но с отважной беспечностью истинного казака продолжал он почти умышленно искушать судьбу, приходя в неистовство из-за всякого пустяка. И Андрей любил его за это.

«Но что будет с хутором, когда отец помрет?» – этот вопрос терзал молодого казака. Никого-то и не останется, кроме него, Андрея. Обе сестры давно замужем. Брат его шесть лет назад пал в бою – принял славную смерть. «Погиб как мужчина», – сказал тогда Остап, поднимая чарку за павшего сына, словно бы и не жалел вовсе о его смерти. «Будь готов и ты, коли придет нужда», – прибавил он, сурово взглянув на Андрея, чтобы не вздумал этот молодец заподозрить, как боится он потерять и младшего сына тоже.

Но не только возможная смерть отца страшила Андрея, но и его долги. Остап любил жить на широкую ногу – так пристало доброму казаку, каковым он себя считал. Любил он выпить вина, как водилось у казаков. На ярмарке в Переяславле не отказывал он себе ни в каких удовольствиях. Хотя Остап, как всякий добрый казак, не уважал городских, здесь ему обычно доводилось встретить кого-то из прежних братьев по оружию, с которыми он затем бражничал ночь напролет. Не мог он устоять, когда видел на торгу славного коня: одного лишь взгляда было ему достаточно, чтобы ударить по рукам.

«Где берет он деньги?» – не раз спрашивал Андрей у своей долготерпеливой матери. «Бог знает, да только думаю, что где только не берет», – отвечала мать.

Купцы из Переяславля и из самого Киева проходили с караванами по древнему соляному тракту в Крым, пролегавшему через степи. Они ссужали деньгами. Как и торговцы в Русском. Как и евреи. У них у всех под заклад своего хутора одалживался Остап. Славный это был хутор: к нему примыкали два отличных поля – пшеницы и проса, а также, вверх по течению Днепра, участок леса, в котором Остапу принадлежала сотня ульев. «Но без тебя нам никак, – говорила сыну без обиняков седеющая мать. – Если никто не заберет хутор – и отца твоего – в твердые руки, мы потеряем все. Мне это не по силам».

Вот что мучило Андрея. Он желал отправиться в поход. Страстно желал. Но теперь, подъезжая к дому, он по-прежнему не знал, как ему поступить. Поэтому был изрядно огорошен, когда отец, едва дождавшись, пока он спешится рядом, коротко бросил:

– Поедешь утром. Я подготовил все, что нужно.

Андрей заметил, что на пороге дома появилась мать, вид у нее был встревоженный. Она переводила взгляд с одного на другого, в то время как отец с видом полного довольства посасывал свою трубку.

– Андрей! – только и сказала мать.

Он помедлил. Слова отца о скором отъезде наполнили его радостным трепетом, и все же он смотрел на него неуверенно.

– А что же будет с хутором, отец? – выдавил он из себя.

– А что с ним будет?

– Как ты будешь справляться один?

– Хорошо буду, черт побери. Так ты готов к отъезду? – Чувствуя заговор, Остап начал багроветь от гнева.

Андрей не знал, что сказать. Но, поймав полный мольбы взгляд матери, решился:

– Я не знаю. Может, я мог бы отложить отъезд.

– Что? – взревел отец. – Да ты вздумал мне перечить?

– Да нет же…

– А ну молчать, щенок! Твое дело подчиняться отцу.

Вдруг брови Остапа грозно нахмурились, глаза засверкали яростным гневом, а тело пронзила дрожь.

– Или я вырастил труса? – угрожающе вопросил он сына. – Так? Ты разве трус?

В последнее слово было вложено столько отвращения и презрения, это было столь явное оскорбление, что Андрей тоже почувствовал, как гнев сковал его члены, а лицо побелело от ярости. Казалось, еще миг – и отец с сыном вцепятся друг другу в глотку.

«Ах, старая лиса, – подумалось Андрею. – Да он нарочно дразнит меня, чтобы я не слушал матери. Но хоть я и разгадал его, а все же как тут не разозлиться?»

– Ну? – грохотал Остап. – Труса я вырастил? Что, и биться побоишься? Прикажешь помереть со стыда?

– Помирай, если хочешь! – в отчаянии вскричал Андрей.

– А, так-то ты разговариваешь с отцом!

Остап окончательно впал в бешенство, и теперь озирался кругом в поисках какого-нибудь подручного орудия, чтобы как следует проучить Андрея.

Кто знает, чем закончилась бы перебранка отца с сыном, если бы в тот же миг из лесу не показались трое всадников, явно направлявшихся к ним. При виде их двое мужчин тут же притихли.

Один из всадников, восседавший на великолепном гнедом коне, выделялся особенно пышным платьем. Двое других одеты были в долгополые черные кафтаны и ехали на конях попроще. Первый был польский магнат, двое других – евреи.

Встретить знатного поляка в такой компании было делом привычным. Вот уже много лет в Речи Посполитой, единственном на всю Европу месте, евреи жили мирно и преуспевали. Им даже дозволили носить при себе оружие, подобно благородным людям.