Онлайн книга «Охота на охотника»
|
– Вы уж извините, – молоденький маг в мятом платье смахнул пот. – Столько умельцев вдруг отыскалось… и у всех причины. В бальной зале было пусто. Почти. У стены вытянулись вереницей тела. Их складывали аккуратно, теперь уж вправду не делая различий ни по чину, ни по возрасту, ни… пока тела не прикрывали, и потому смотреть на них было горько. – Сколько? – тихо спросил Лешек, и подошедшая Анна Павловна погладила его по плечу, утешая. А у него появилось преогромное желание сгрести ее в охапку да и уткнуться лбом в живот. Чтобы как в детстве. Чтобы не страшно. – Здесь – больше двух сотен… большей частью те, кто хотел воевать… А и она ранена, пусть и держится прямо, но Лешека не обманешь. – Подите-ка к целителю. – Лешенька, – Анна Павловна глядела с укоризной. – Заняты они. Знаешь, сколько пострадавших? Там огневик в оркестровую яму залетел. А вон поглянь… Она указала куда-то в глубь залы. – Ветряное копье балкончики обвалило. А на них одни девицы… наши-то с большего прикрывали, но сам понимаешь, в подобной суматохе… Девочка, застывшая на полу, смотрела с немалым удивлением. Будто поверить не могла, что бал, к которому она так готовилась, вдруг обернулся этаким страхом. Лешек присел и закрыл ей глаза. – Эти-то почти всех своих перед атакой вывели. Наши тоже сумели, не всех, но тоже изрядно, – Анна Павловна стояла тут же, прижимая платочек к носу. – Не обращай внимания. Это обыкновенное переутомление. Пройдет. – Раненые… – Одовецкие ими занялись… ты поговори с Властимирой. Слишком много в ней силы, чтобы позволить ее впустую тратить. У монастырей свои целители найдутся. Вдоль стены шел старик. Странно шел, хромая на обе ноги. Он то и дело останавливался, поводил руками, будто разгоняя невидимое нечто, порой нагибался, причудливо изламываясь всем телом, и касался пола ладонями. – Бужев, стало быть, – Анна Павловна глядела преравнодушно. – Он крепко помог, когда эти… чары бросили на девочек… Живыми щитами закрылись, сволочи, а наши побоялись бить. Я, говоря по правде, подумала, что уже все… Вышняту задели, а Бужев вышел. Рукой махнул, и заговоры их рассыпались. Другую поднял… вон там, видишь, совсем в стороне… кто попытался дедушку обидеть. Лешек хмыкнул. Да, некоторых дедушек обижать не след. Авдотья сидела, держа за руку человека, который не был мертв, но и живым его назвать язык не поворачивался. Она слышала, как медленно, тяжело бьется сердце, и думала, что наверняка если она руку отпустит, то сердце остановится. И может, к лучшему? Папенька этой ее любви не одобрит. Тетка… плевать на тетку и на кузину тоже. А вот папенька, он не одобрит. Лезут же в голову глупости всякие… и может, это не любовь. Авдотья ведь никогда не влюблялась, чтобы как в книгах, до томности, до коленей слабеющих. И в обморок ее падать не тянуло. Не терзало престранное желание писать стихи или хотя бы в прозе, но чтобы ему, иносказательно признаваясь в собственных чувствах. Письма, само собой, ждал бы камин… все сжигают. Развлечение такое. Там, на границе, заняться-то особо нечем. Охота… засады… стреляют вот иногда, но разве ж оно диво? Из развлечений – комедианты заезжие, дамский литературный клуб, в котором больше обсуждают чужую личную жизнь, нежели зачитанные томики романов. А если до них доходит черед, то опять же… о любви. О чем еще мечтать девушке? Вот и Авдотья… Увидела. Влюбилась. То есть понарошку, конечно. Как можно влюбиться в человека, которого знать не знаешь, а только видела пару раз, и то за обедом. Может, он дома в скатерть сморкается или вообще волосы на косточки завивает, как поручик Швербин, который всем врет, что кудрявый от природы. Только никто уже ему давно не верит. Да и в кудрях его в последний-то год лысина просвечивать стала. Авдотья тронула светлые волосы. Так просто. Убедить себя, что нет никакой любви. Уговорить. Разжать пальцы. И оборвать ту ниточку, которая держит Стрежницкого в этом мире. Он и сам-то спасибо скажет. Она чуяла, до чего мучительно ему жить. И папенька опять же не раз и не два приговаривал, будто бы Стрежницкий совсем уж притомился в мире этом. Так разве не милосерднее отпустить? Тем более она не целительница. И вообще никоим образом… и только может, что за руку держать, зажимать платочком рану в боку, на которой ни один наговор не держится, да надеяться… На что? На то, что ее найдут целители? И рана затянется? Стрежницкий откроет глаза, увидит ее, Авдотью, и разом, как в книге, осознает, до чего не прав был, себе в любви отказывая? Сердце его разнесчастное воспламенеет или что там ему положено? А он разразится речью, в которой… Ерунда. Жили долго и счастливо. Нет, могло бы получиться. Авдотья ведь не так и глупа. И сумела бы выстроить семью, заодно и папенька, глядишь, в совесть вошел бы, сделал бы своей вдове предложение, а то который год романом тайным маются, хотя оба знают, что нет на границе ничего-то тайного. Дышит. Она провела пальцем по губам. Поцеловать? Она… признаться, однажды она поцеловала одного поручика, из новеньких, который еще не знал, чья она дочь. Было мокро, слюняво и вообще неприятно, особенно когда поручик, верно, решивший, что нравы на границе повольней столичных будут, ручонками в корсаж полез. И тут же оскорбился, по ручонкам этим получивши. Грозиться начал, потом долго избегал Авдотью, глядя издали печально. Да, неудачно получилось. Но Стрежницкий не в том состоянии, чтобы руки распускать. Да и… почему-то казалось, что подобными глупостями он страдать не будет. А папенька все одно не одобрит. И сама она понимает, насколько нелепо вела себя, предлагая. Теперь он умрет, и Авдотья даже не извинится. Впрочем, если и выживет вдруг – мало ли, порой и не такие чудеса случаются, – она все равно не извинится. Непривычная. Она наклонилась. Коснулась губами губ. Сухие. И теплые. Значит, пока не мертвый… – А что это ты делаешь? – раздался сиплый голос Одовецкой. – Если искусственное дыхание, то не так надобно. – Целуюсь. – Ты его сперва бы в сознание привела, что ли… Одовецкая выглядела почти нормально, разве что платье с одной стороны обгорело, с другой истлело, кажется, а чулки и вовсе дырами пошли. – Я бы и привела… – Помочь? |