Книга О всех созданиях – мудрых и удивительных, страница 28 – Джеймс Хэрриот

Тренеры на него просто молились, и многие – вот как Бимиш – считали чуть ли не личным оскорблением, если сам он почему-либо не мог приехать к их дорогостоящим подопечным.

Бимиш окликнул конюха, и тот открыл дверь.

– Он тут, – буркнул Бимиш. – Охромел после утренней разминки.

Конюх вывел гнедого мерина, и с первого взгляда стало ясно, какая нога у него не в порядке, – то, как он припадал на левую переднюю, говорило само за себя.

– По-моему, он потянул плечо, – сказал Бимиш.

Я обошел лошадь, приподнял правую переднюю ногу и очистил копытным ножом стрелку и подошву, однако не обнаружил ни следов ушиба, ни болезненности, когда постучал по рогу рукояткой ножа.

Я провел пальцами по венчику, начал ощупывать путо и у самого конца пясти обнаружил чувствительное место.

– Мистер Бимиш, дело, по-видимому, в том, что он ударил задней ногой вот сюда.

– Куда? – Перегнувшись через меня, тренер поглядел и тут же объявил: – Я ничего не вижу.

– Да, кожа не повреждена, но, если нажать вот тут, он вздрагивает.

Бимиш ткнул в болезненную точку коротким указательным пальцем.

– Ну вздрагивает, – буркнул он. – Да только если жать, как вы жмете, он и будет вздрагивать, болит у него там или не болит.

Его тон начал меня злить, но я сказал спокойно:

– Я не сомневаюсь, что дело именно в этом, и рекомендовал бы горячие противовоспалительные припарки над путовым суставом, перемежая дважды в день холодным обливанием.

– А я не сомневаюсь, что вы ошиблись. Никакого там ушиба нет. Раз лошадь так держит ногу, значит у нее болит плечо. – Он махнул конюху. – Гарри, поставь-ка ему припарку на это плечо.

Если бы он меня ударил, я возмутился бы меньше. Но я не успел даже рта открыть, как он зашагал дальше.

– Я хочу, чтобы вы взглянули еще и на жеребца.

Он провел меня в соседний денник и показал на крупного гнедого, у которого на передней ноге были видны явные следы нарыва.

– Мистер Фарнон полгода назад поставил ему вытяжной пластырь. С тех пор он тут так и отдыхает. А теперь вроде бы совсем на поправку пошел. Как, по-вашему, можно его выпускать?

Я подошел и провел пальцами по всей длине сгибательных сухожилий, проверяя, нет ли утолщений, но ничего не обнаружил. Тогда я приподнял копыто и при дальнейшем исследовании нашел болезненный участок на поверхности сгибателя. Я выпрямился.

– Кое-что еще осталось, – сказал я. – Мне кажется, разумнее будет подержать его тут подольше.

– Я с вами не согласен, – отрезал Бимиш и повернулся к конюху. – Выпусти его, Гарри.

Я поглядел на тренера. Он что, нарочно надо мной издевается? Старается кольнуть побольнее, показать, что я не вызываю у него доверия? Во всяком случае, я еле сдерживался и надеялся только, что мои горящие щеки не слишком заметны.

– Ну и последнее, – сказал Бимиш. – Один из жеребцов что-то покашливает. Так взгляните и на него.

Через узкий проход мы вышли во двор поменьше; Гарри открыл денник и взял жеребца за недоуздок. Я пошел следом, доставая термометр. При моем приближении жеребец прижал уши, фыркнул и затанцевал. Я заколебался, но потом кивнул конюху.

– Пожалуйста, поднимите ему переднюю ногу, пока я измерю температуру, – сказал я.

Конюх нагнулся и взял было ногу, но тут вмешался Бимиш:

– Брось, Гарри, это ни к чему. Он же тихий, как ягненок.

Я помедлил, чувствуя, что тревожился не напрасно, но со мной тут не считались. Пожав плечами, я приподнял хвост и ввел термометр в прямую кишку.

Оба задних копыта ударили меня почти одновременно, но, вылетая спиной в открытую дверь, я (отлично это помню) успел подумать, что удар в грудь на какой-то миг опередил удар в живот. Впрочем, мысли мои тут же затуманились, так как нижнее копыто угодило точно в солнечное сплетение.

Растянувшись на цементном покрытии двора, я охал и хрипел, тщетно стараясь глотнуть воздух. Секунду я уже не сомневался, что сейчас умру, но наконец сделал стонущий вдох, с трудом приподнялся и сел. В открытую дверь денника я увидел, что Гарри буквально повис на морде жеребца и смотрит на меня испуганными глазами. Мистер Бимиш, однако, оставил без внимания мою плачевную судьбу и заботливо осматривал задние ноги жеребца – сначала одну, потом другую. Без сомнения, он опасался, что копыта пострадали от соприкосновения с моими недопустимо твердыми ребрами.

Я медленно поднялся на ноги и несколько раз глубоко вдохнул. Голова у меня шла кругом, но в остальном я как будто отделался благополучно. И вероятно, какой-то инстинкт заставил меня не выпустить термометра – хрупкая трубочка все еще была зажата в моих пальцах.

В денник я вернулся, не испытывая ничего, кроме холодного бешенства.

– Поднимите ему ногу, как вам было сказано, черт вас дери! – закричал я на беднягу Гарри.

– Слушаю, сэр! Извините, сэр! – Он нагнулся, крепко ухватил переднюю ногу и приподнял ее.

Я поглядел на Бимиша, проверяя, скажет ли он что-нибудь, но тренер глядел на жеребца ничего не выражающими глазами.

На этот раз мне удалось измерить температуру без осложнений. Тридцать восемь и три. Я перешел к голове, двумя пальцами раскрыл ноздрю и увидел мутновато-слизистый экссудат. Подчелюстные и заглоточные железы выглядели нормально.

– Небольшая простуда, – сказал я. – Я сделаю ему инъекцию и оставлю вам сульфаниламид – мистер Фарнон в подобных случаях применяет именно его.

Если мои слова и успокоили его, он не подал вида и все с тем же ледяным выражением наблюдал, как я вводил жеребцу десять кубиков пронтозила.

Перед тем как уехать, я достал из багажника полуфунтовый пакет сульфаниламида.

– Дайте ему сейчас три унции в пинте воды, а потом по полторы унции утром и вечером. Если через двое суток ему не станет заметно лучше, позвоните нам.

Мистер Бимиш, с хмурым лицом, взял лекарство, и, открывая дверцу, я почувствовал огромное облегчение, что этот омерзительный визит подошел к концу. Тянулся он бесконечно и никакой радости мне не доставил. Я уже включил мотор, но тут к тренеру, запыхавшись, подбежал один из мальчишек при конюшне.

– Подавилась? – Бимиш уставился на мальчика, потом стремительно повернулся ко мне. – Лучшая моя кобыла! Идем!

Значит, еще не конец. Я обреченно поспешил за коренастой фигурой назад во двор, где другой мальчишка стоял рядом с буланой красавицей. Я посмотрел на нее, и мое сердце словно сжала ледяная рука. До сих пор речь шла о пустяках, но это было серьезно.

Она стояла неподвижно и смотрела перед собой со странной сосредоточенностью. Ребра ее вздымались и опадали под аккомпанемент свистящего, булькающего хрипа, и при каждом вдохе ноздри широко раздувались. Я никогда еще не видел, чтобы лошадь так дышала. С губ у нее капала слюна, и каждые несколько секунд она кашляла, словно давясь.