Книга Сводные влюбленные, страница 69 – Лана Кохана

Полетт, 6 августа

— Я не могу так просто наплевать на семью, Коллинз, — стенал МакКензи, провожая меня домой.

— Как ловко ты умудрился перекрутить мои слова! — Я восхищенно хлопнула в ладоши. — Только вот я говорила: «Признайся родителям, что ты гей, — жить проще будет».

Он остановился у соседского забора и строго посмотрел на меня:

— Говорит та, которая трусит признаться родителям об отношениях с братом.

— Ничего я не трушу!

МакКензи недоверчиво хмыкнул, подняв бровь, и я скорчила гримасу. Неприятно было признавать, но его правда. Я так упорно продвигаю отказ от страха осуждения общества в отношении друга, но сама страдаю от той же фобии.

— Я расскажу родителям сегодня. — Уверенно вскинула подбородок.

— Ну-ну.

— А ты расскажешь своим.

— Не пойдет, Коллинз.

Я сложила руки у груди, виляя локтями вверх-вниз — изображая курицу, которую гоняла в детстве на ферме бабушки с дедушкой.

— Надо же, в точности ты минуту назад, — издевался над моим кудахтаньем МакКензи, за что я и «клюнула» его в руку. — Хочешь признаться родителям? Это похвально. Только не впутывай меня. Это моя жизнь, моя ориентация и только мне решать, когда и кому в ней признаваться.

— Так хорошо сказал, что даже язык не поворачивается спорить, — с досадой признала я.

У меня есть теория, по которой МакКензи будет тянуть резину с каминг-аутом [63], пока не встретит человека, которого захочет познакомить с семьей. Он убеждает себя, что на данный момент нет острой потребности в принятии родней довольно важной части его личности, хотя на деле просто боится быть отвергнутым. И в том, чтобы подготовиться к этому не только морально, есть рациональное звено.

Если он прав, и родители могут после признания отгородиться от «неправильного» сына, выставить из дому или попросту лишить его финансовой поддержки, как бы наказывая за то, каким он родился и как хочет прожить свою жизнь, то лучше прежде встать на ноги самому. Обрести тот денежный и профессиональный спасательный круг, который поможет ему остаться на плаву, когда категоричность родителей камнем потянет на дно. Главное на пути обретения такого рода независимости не начать самостоятельно забивать в дальний угол свою суть.

«Маленькие шажки, — напомнила себе я. — Давлением делу не поможешь».

МакКензи уже сдвинулся с мертвой точки: он попытал шанс с профессором. Да, у них была всего пара поцелуев. Да, они не пришли к компромиссу, оба отстаивая право на роль ведущего в отношениях. Да, их роман был искрой, что вспыхнула и погасла в одночасье, но он был. И это уже что-то. Это первый шаг, и я буду рядом, когда МакКензи сделает остальные.

— Люблю тебя, мой гомосексуальный друг, — вздохнула и прижалась к нему в объятиях.

— И я тебя, моя курочка-а-а…

Легкая щекотка в районе ребер поменяла его обращение:

— Коварная, очень коварная подруга.

***

Мне не хотелось отступать от решения быть откровенной касательно нас с Максом. Ополоснув лицо заодно с руками, я взглянула на себя в зеркало. Неведомо откуда в теле появилась уверенность, и она явно читалась на лице.

— Mon petit, — заулыбалась мама, когда я присоединилась к ней за раскаткой коржей для «Наполеона».

Одежды на ней было мало. Оно и понятно: дома практически никого, а с работающей духовкой жарко.

— Я не слышала, как ты пришла.

Это тоже не удивительно. Песня «A Different Way» в исполнении DJ Snake буквально кричала, побуждая меня рассказать о том, что и я своего братца люблю иначе [64].

Я глубоко вздохнула, намереваясь положить первый кирпичик истины в наш с Максом замок отношений. Без сомнений, на роль фундамента для этой истины лучше всего подходят родители. Хотя и мамы будет достаточно. Стоит проболтаться о чем-то ей, и папа будет знать все к утру, если не раньше.

— Мы с Кевином никогда не встречались. Сперва я думала, что он хотел со мной встречаться, но оказалось, нам двоим просто было выгодно притворяться парой. Когда это выяснилось, стало намного проще. Мы сдружились, правда сдружились, — на одном дыхании выдала я, поглубже вдохнула и продолжила: — Никогда у меня еще не было такого близкого друга. Если не считать Макса, но он ведь брат. Сводный, попрошу заметить. Значит, не родной. Не кровный. Это не считается…

Я прикусила губу, понимая, что меня занесло, и подытожила:

— Мы с Кевином всегда были просто друзьями.

— Быть друзьями не просто, — и бровью не повела мама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты знала?

— Главное, что вам хорошо вместе, — пожала плечами она. — Он очень милый мальчик, и Грейс тоже… своеобразная.

— Но как ты?..

— Я была в том же возрасте, когда начала встречаться с твоим папой, малышка. Когда мы журналы читали, — мама выразительно посмотрела на меня, — это создавало колебания.

Я покосилась на люстру в гостиной, которая сто процентов колыхалась только в тот раз, когда Пон-Пон взбесился, и мы с МакКензи ловили его добрых минут десять.

— Я даже усомнилась в своих догадках однажды, но потом вы пришли промывать порезы. Кстати, как там тот, на животе Кевина? Шрама не осталось?

— Увы. Его пресс изувечен, — все еще слегка ошарашенно пробормотала я.

Теперь ясно, как маме удалось так быстро успокоить папу на семейном ужине, где Макс самым наглым образом оклеветал нас с МакКензи.

— Мы с Генри тоже не знали, что нас может выдать люстра, пока папа, твой дедушка, не постучал в дверь моей комнаты лопатой. Грозился, что она ему скоро понадобится.

Я вырезала пару тонких круглых полотен теста, присыпала противень мукой и отправила коржи печься в духовку. Понаблюдав немного, как они надуваются, собралась с духом и призналась:

— Я лишилась девственности с Максом.

Если сейчас в меня полетят копья, скажу, что это какой-то другой парень. Со школы, или, может, я познакомилась с ним в стенах UNC, в кафе, в кино… Да мало ли вообще Максов по миру ходит?

Скалка под мамиными руками остановилась на пару секунд — самых долгих в моей жизни, — но тут же продолжила катать коржик. На лице родительницы не дрогнул ни единый мускул.