Книга Жестокий роман, страница 102 – Валерия Ангелос

Что эта гадина со мной творит?

Ведьма.

Веревки вьет. Волю ломает. На колени ставит. И не замечает. Не видит, что рядом с ней в щенка превращаюсь. Лаю по команде. Ласкаюсь.

Какая же она. Каждым своим движением. Как железом в печень. А глаза. Глазищи чего стоят. Свежуют на раз. Никаким ножом меня так не резали.

— Марат, — будто умоляет о чем-то, стонет: — Марат…

Я сжимаю ее бедра. Упругие. Молочно-белые. Не даю сдвинуть. Не разрешаю вместе свести. Накрываю языком бугор. Тугой. Пульсирующий. Мелкий. Как бусина.

Она дергается. Будто разряд тока пропускаю. Взвивается вся. Взмокает. Напрягается. И тут же обмякает. Подрагивает.

Выходит, и так можно бабу брать. От хера моего меньше содрогалась. А тут прямо искрами рассыпается. Пылает. Жарче некуда.

Надавливаю. Слегка. После сильнее. Еще и еще. Меняю ритм. Напор. Пробую и учусь на ходу. Все как впервые. Ново. Странно. Свежо. Девственник, бля.

Царицу колотит. Трясет. Лихорадит.

Сжимаю бугор зубами. Чуть. Дразню.

А ее выкручивает судорога. Спазм за спазмом. Круче того, что на яхте было. Мощнее. Даже у меня мышцы сводит.

Вопль. Стон. Протяжный.

Кончает. Под моим ртом.

Обрушивается. И затихает. Замолкает. Резко. Растекается по постели. Мягкая. Податливая. Такую ебать особенно сладко.

Отпускаю. Наконец-то. Отлипаю от пизды. Устраиваюсь между бедрами. Жажду ворваться внутрь. Хуй вогнать одним ударом. Яйца опорожнить.

Дьявол.

В обморок бахнулась. Лежит и не шелохнется. Отъехала от реальности. Бывало и раньше затрахивал. Но теперь от чего бы ей отключаться? Лизнул. Куснул. Баловство.

Взвываю. Рядом укладываюсь. Мальчишка. Сопляк. Сглатываю облом, когда надо просто сучке по щекам надавать. Отходить стоячим хером. А как только глаза распахнет, сразу присунуть в рот. Пусть отрабатывает свой кайф. Пусть до звона в ушах отсосет.

Жалко ее тормошить. Пробуждать. И я жалкий. Смехота. Поплыл, будто только сейчас до настоящей бабы дорвался.

А может, и правда? Только сейчас. Ха. Да, пожалуй. Остальными дрочил. Забавлялся. Сперму сливал и не заморачивался.

Вот же она. Моя настоящая.

Берегу. Охраняю. Загрызу любого врага.

Усмехаюсь. На ее сомкнутые веки смотрю. На распахнутые губы. На грудь, до которой пальцы так и тянутся. На разведенные в стороны бедра.

Здесь все мое. Все. И что-то горячее мои ребра заливает. Обволакивает. До горла добирается и новый рык вырывает.

— Вика, — шепчу ей на ухо, зная, что не услышит. — Виктория.

Вот умудряется она в доверие входить. Каждого к себе располагает. Люди и не замечают, когда их одурачит.

Видно, потому что не дурачит. Искренняя. Нет в ней лжи. Притворства нет. Если чего провернуть пытается, сразу чую. Паршивая актриса. Театр мимо нее идет.

Девчонку Стрелецких очаровала. Журналюгу влюбила. Брата моего покойного, изгоя, обаяла. И вертихвостку его до кучи. Еще и Замиру проняла.

Как та меня отчитывала за встречу в торговом центре. Почему не предупредил, где с невестой встречаюсь. Зачем на глазах рабыни с будущей женой маячу.

Да я слова на брак не давал. Свадьба еще не назначена. Годы уйдут, чтобы по правилам договор заключить. Уж я постараюсь. Потяну.

О чем тут переживать? Встретился и забыл.

Девушка хорошая. Из уважаемого рода. Семья известная. Достойная. Дочь по нашим законам воспитали. Строго. Справедливо.

Я уверен, жена из нее получится отличная. Для другого мужчины. А я жениться не собираюсь. Ни сейчас. Ни потом. Никогда. На отца блажь нашла. Не на меня.

Еще разберусь с этим делом. Либо сам откажусь, либо обставлю все так, что родня невесты от помолвки откажется. Пока есть вопросы поважнее.

Куда спешить? Пускай отец верит, план удался.

Забавно. Царица заревновала. А зря. Мой хер ей верность хранит. Уперто. Как клятву выдал. На других баб даже не дергается.

Кто бы подумал, что мне переломят хребет. Не в драке. Не в бойне. Не молотом. Не кулаком. В постели. Легко. Этим роскошным телом. Гибким. Горячим. Жгучим.

Я покрываю ее грудь ладонью. Поглаживаю. Выкручиваю соски. Играю. Я бы ее всю покрыл. Но рано. Жду. Давлюсь похотью. Аж прямо пар из ушей валит.

— М-марат, — воздух втягивает, глаза открывает. — Марат.

Сука. Как умудряется? Выговаривает мое имя так, что хочется его с этих самых губ сцеловать.

— Что т-ты, — кашляет. — Что ты со мной сделал?

И взгляд этот гребаный. Бездна. Омут. Зыбкий. Тягучий. Как в упор стреляет. Сразу. Резко. На поражение.

— Пизду вылизал.

Ресницами хлопает. Натуральные веники. Без косметики. Не нужно ей макияжей. Нечего красоту портить.

— Почему ты, — запинается, губу нижнюю кусает, выдыхает: — Всегда очень грубо выражаешься.

— А как надо? — хмыкаю и опускаю ладонь на мокрые складки, поглаживаю пальцами, очерчиваю свою территорию: — Как тебя здесь называть?

Краснеет. Охренеть. Заливается красным. Даже в темноте эти пылающие щеки вижу. Сказка какая-то.

— Я не знаю, — шепчет. — Без грубостей.

— Киска? — ухмыляюсь. — Кисуля?

Охает. Улыбается. Даже вроде смеется. И тут же зажимается. Отстраниться пытается, бедра свести.

— Куда, — рычу.

Замирает. Стынет под моей рукой. Боится шевельнуться.

— А можно спросить? — сглатывает.

— Спрашивай.

Так и будем до утра разговоры разговаривать. Яйца взорвутся. Хер от натуги треснет. По ходу, я ее сегодня не трахну. Совсем одурел.

— Правда, бывало такое, что мужчина брал для себя рабыню и никогда не женился? — на одном дыхании выпаливает.

— Да, — отвечаю.

Ведь если мужчина женится, он должен рабыню убить. До свадьбы. В знак верности будущей жене. Ибо такая связь считается слишком сильной и порочной. По причине клейма.

Проще рабыню иметь, чем браком себя вязать. Так ты свободен. Гуляй. Развлекайся. Некому права качать. У жены родня есть. Отец. Братья. Чуть что — вызов бросят. А рабыня сама судьбу выбрала. Все молча стерпит. Удобно.

Но моей царице подробности не нужны. Зачем? Ей этот расклад не грозит. Я убью ее, когда буду готов отпустить. И уж точно не ради несуществующей жены.

— Еще ты сказал, сын рабыни мог стать главным в роду, — продолжает и замолкает, будто слова подобрать старается. — Если честно, мне не верится. Пусть плохо понимаю ваши обычаи. Но все же подобное звучит необычно.