Книга Зеркало и свет, страница 106 – Хилари Мантел

Он подходит к королю. Вместо «Зеркала Неаполя» на шее Генриха алмаз грубой огранки размером с крупный грецкий орех. На дублете темно-алого атласа – инициал королевы в золоте и жемчугах. Рукава Джейн, такого же цвета, сверху донизу расшиты инициалом Генриха: «Г. Г.», снова «Г».

Не глядя на него, Генрих протягивает руку за депешами. Король поглощен невероятной историей, которую – кровь Христова, а этот откуда взялся? – с присущей ему развязностью излагает мастер Секстон, шут.

– Я думал, вы запретили ему бывать при дворе.

Генрих настороженно улыбается:

– На самом деле я надрал ему уши. Но бедняге больше нечем зарабатывать на хлеб. Уилл Сомер болен, у него колика. Я посоветовал ему масло горького миндаля. Вроде бы итальянское снадобье?

Секстон гарцует по полу, напевая:

Король говорит:

– Вы еще не обедали? Прошу за стол.

– А руки он вымыл? – орет шут. – Твое место ниже, Том. Где тут стол для стригалей? Где стол для сыновей кузнецов? Ступай, не задерживайся, пока не доберешься до Патни.

– Мастер Ризли, – говорит король, – мой писец. Садитесь.

– Кто, Ризли? – вопит Секстон. – Моя чернильница, мой пачкун, моя клякса? Леди, приголубьте его петушка, и он выпустит струю чернил. Скажи-ка, Пачкун, где твой дружок Рич? Как его кличут, сэр Кошель? Сэр Мошна или сэр Мошонка?

Зовите-меня краснеет. Занимает место за столом. Сейчас король остановит зарвавшегося шута, Генрих не любитель подобных скабрезностей, особенно когда рядом жена и невинная дочь. Разумеется, дамы не поймут шутку. Грегори называл Рича «Кошелем», но Грегори был тогда ребенком и не имел в виду ничего неприличного. Хочется верить.

Секстон подкатывает к ним:

– Что, Кошель нынче среди Паломников? Возможно, мы его больше не увидим, хотя это вряд ли заставит тебя рыдать, не правда ли, Пачкун? Нет, Пачкуну не нужны соперники – он будет счастлив, если мятежники сварят и сожрут Кошеля и выплюнут то, что не смогут переварить. Всем известно, что он предал Томаса Мора. Удивляюсь, что джентльмены с ним разговаривают. – Он оглядывает честную компанию – Удивляюсь даже, что Кромвель с ним разговаривает.

Кто-то необдуманно прыскает от смеха. Король хмурится. Но мастер Секстон разошелся не на шутку:

– Ваше величество, народ просит хлебушка. Почему бы не отдать им Сухарика?

Королева прикрывает рот рукой. На рукаве вспыхивают инициалы: «Г. Г. Г.». Леди Мария прилежно всматривается в скатерть, словно та нуждается в штопке.

Генрих говорит:

– Этот наглец невыносим, но вы не должны принимать его слова всерьез, милорд.

– Паломники тебя схрумкают! – орет Секстон. – Будут пережевывать, пока ты не превратишься в муку.

Король говорит:

– Не отвечайте, это его только раззадорит.

– А если придет император, тебя покрошат и зажарят. Будешь шкварчать, как еретик Тиндейл.

Невозможно ослушаться короля, но он не выдерживает:

– Мы не знаем наверняка, что Тиндейла сожгли.

– Да я отсюда чувствую вонь, – говорит Секстон.

При свечах Бесс Даррелл словно невесомый дух. Мысленно он расставляет ей платье, чтобы поместить в утробу ребенка, которого никогда не было.

– Милорд хранитель печати, – приветствует она его. – Ночной порой крадется мимо дамских опочивален.

– Смотрите на меня как на государственного секретаря. В этом качестве для меня нет запретных мест.

Она смеется:

– Итак, ваш друг при дворе. – Она говорит о Марии. – Опасно иметь таких друзей.

– В каком смысле?

Он притворяется недалеким, хочет услышать последние сплетни.

– Она считает, что однажды вы сделаете ее королевой. Что вы заключили соглашение. Разумеется, не на бумаге.

Едва ли это можно назвать соглашением, невозмутимо замечает он, но Бесс возражает:

– Не отмахивайтесь от подобных слухов. Они принесут вам уважение в глазах Полей и Куртенэ, а оно вам когда-нибудь пригодится.

– Они решили, что Тюдорам пришел конец? Говорили об этом?

– При мне никогда. Однако моя хозяйка Гертруда надеется, что король уступит советам и передаст управление в руки честных людей. Если бы оскорбление лорда Кромвеля считалось изменой, вы могли бы повесить ее завтра.

– Я мог бы перевешать половину знати. Хорошо, что ваша маркиза при дворе, под нашим присмотром. Хотя я предпочел бы кого-нибудь поприятнее.

– Кого же? – поддразнивает она. – Мег Дуглас?

– Разумеется. Мне так нравится Мег, что я предпочитаю держать ее под замком. Но скажите, Мария секретничает с вашей хозяйкой?

– Мария ни с кем ни о чем не разговаривает. Выжидает.

На очаровательном личике Бесс написан интерес, глаза горят. Ждет, что он заговорит о правах Марии и погубит себя? Он не исключает, что эта молодая женщина ведет двойную игру.

Он отворачивается:

– Куртенэ вас не обижают? Не попрекают Уайеттом?

Она кладет ладонь на живот:

– Нет никаких доказательств, что он здесь был. Куртенэ не упоминают его имени.

Он думает, куда им, разве они могут вообразить себе Уайетта?

Бесс говорит:

– При дворе ходят стихи, способные его погубить. Потому что весной он был с вами, а не с Болейнами.

– Кровь, – продолжает она. – В наши дни кровь льется с неба. Они думают, он бросил друзей умирать. Интересно, где сейчас эти пятеро джентльменов? И кстати, где сейчас Уайетт?

– С армией короля. Не могу сказать точнее, мы словно две планеты, сошедшие с орбит. Но я слышал, он и его кентские молодцы не посрамили себя на поле брани. Разве он вам не пишет?

– Пишет. Но вы же его знаете. Не ставит даты, не указывает места, не хочет себя к ним привязывать. Никогда не добавляет обычного: «Кланяйтесь моим друзьям» или «Вы навеки владеете моим сердцем».

– Не сомневайтесь, владеете. Кто не даровал бы вам грамоту на владение?

Она бросает улыбку через плечо и растворяется в темноте так же стремительно, как появилась. Он трет пальцы, словно пытался схватить ее за край одежды, а поймал паучью сеть.

Он почти успевает дойти до собственной двери, но навстречу выступает другая женщина со свечой в руке. Джейн Рочфорд строга и бодра, словно спешит к заутрене.