Книга Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады, страница 134 – Валерия Ободзинская

– Я эстрадный певец. А не карманный.

В 1994 году Игорь Матета познакомил папу с бизнесменом Федором Поляниным. Тот хоть и не являлся администратором, организовал выступление в «России».

Папа участвовал в концертах. По поводу дальнейшей карьеры настроения у него случались разные. То и впрямь начинал строить планы о новых песнях, о театре, то задумывал записаться с Анжелой дуэтом, но зачастую вовсе ничего не хотел.

– Валера, мы договорились. У нас гастроли скоро! – толковала ему Аня, а он падал на стул, хватаясь за сердце, и закатывал глаза:

– Я умираю, деточка.

Как только я окончила школу, осталась у Ани насовсем. Мое беспокойство она опередила, сказав, что на всех хватит места. Мы вместе спали на огромной кровати. Правда, ложились с ней под утро, когда папа уже вставал.

– Анюта, зачем этот сундук полкомнаты занимает?! Не сесть на него, ни положить ничего, – как-то указал папа на старинный сундук, который стоял у Ани вдоль стены, и по-хозяйски важно добавил: – Давай его отдадим, я новую мебель куплю! Теперь же все можно достать. И уютнее, и удобнее сделаю. Сейчас в моде хай-тек.

– С ума сошел?! Выкинуть антиквариат ради твоего хай-тека?

Увлекаясь реставрацией, Аня сама трепетно и кропотливо восстановила буфет, шкаф из комнаты.

Сундук, конечно, трогать не стали. Покричали и сошлись на покупке новой плиты.

Но, отступившись, папа начал фантазировать о своем большом доме, где обставит все так, как ему захочется.

У Ани многое для меня казалось экзотикой. Она была легкая, увлекающаяся, обожала голливудские фильмы. Каждый вечер приходил Игорь Галочкин. Впоследствии он стал ее мужем. Заходил и Юра, которого она называла просто: лысый.

Мы с папой тоже получили клички. Я стала Шариковым потому, как в школе училась через раз, не знала, где находится Большой театр и не очень-то хотела узнать, а папа… Розового поросенка на комоде Аня называла Валерием Владимировичем. Когда она показывала этого поросенка гостям, отмечая сходство с отцом, я хотела разорвать их обоих: и Аню, и поросенка. Но она приютила отца. Позволяла мне быть рядом. И, давя стыд за себя, за папу, я выдавливала улыбку.

Мы болтали с Аней ночами напролет. Иногда выходили на улицу, бродили вдоль дворов.

– Мне ж ничего не надо! – объясняла она. – Хочется просто по-человечески помочь Валере. Я, как собака Дружок. Ну что он на складе будет сидеть, если может петь? Да и у Светы ему не житье.

И я смотрела на нее с восхищением. Хотелось научиться также безвозмездно что-то делать для людей, научиться такой же искренности. Она смогла принять чужих ей людей, позволила жить в своем доме, дарила надежду. Нашла для папы Дербенева, договаривалась о дисках, о концертах и как администратор всегда умела организовать комфортные условия, отдельную гримерку, хороший номер в гостинице. Не зная, чем отблагодарить ее, я приносила семейные фотографии для альбома и свое внимание.

И я даже не задавалась вопросами: если Аня друг, то отчего не разрешила, чтобы папе купили квартиру? Отчего, когда умер мой дедушка, папин папа, она запретила сообщить об этом отцу?

– Вы хотите, чтобы Валера сорвался? Не смейте ему говорить!

И никто не сказал. В итоге папа не присутствовал на похоронах своего отца, и дом его детства, где он жил с родителями еще ребенком, перешел к другим людям.

Моя благодарность Ане всегда перевешивала двоякость, недопонимание. И еще было здорово, что у нее можно не спать до утра, курить, крепко выражаться. Я радовалась неожиданно свалившейся на меня свободе.

Про сигареты папа не сказал ни слова. А когда услышал, что матерюсь, вскинулся:

– Чтоб я больше не слышал этого!

Как только ушел в комнату, Аня махнула рукой:

– Не обращай внимания. Делает вид, что воспитывает. На самом деле ему наплевать на всех. Артист!

Я прошла за папой, легла рядом с ним, положила голову ему на грудь. Он такой большой, теплый, гладил меня по волосам, и я подумала, что ведь когда-нибудь его не будет рядом. Захотелось навсегда запомнить эти объятия.

Папа вставал вместе с «жаворонками». Шел умываться. Так как Аня не разрешала по утрам включать телевизор, папа включал его едва слышно, но порой она ловила его с поличным и иронично усмехалась:

– Вот почему все алкоголики любят политику? – Аня выдыхала дым сигарет и подмигивала мне, словно приглашая в сообщники.

– Анюта, я продуктов купил. Приготовь что-нибудь, – делал папа вид, что не услышал про алкоголиков, и спешил в комнату. Там на тумбочке у него стоял свой собственный маленький телевизор «Сапфир». Папа крутил антенну, настраивал программы и на нем мог смотреть все, что хотел.

Порой в походке, во взглядах отца я улавливала неуверенность, некое стеснение нарушить то, что было создано в доме до него. Но, будто желая почувствовать себя хозяином, во время прихода гостей папа с достоинством произносил:

– Я принимаю вас в своем доме и хочу, чтоб моим гостям здесь было удобно. Анюта поухаживай за гостями.

И Аня суетилась, бегала.

Иногда обед папа готовил сам. Готовка – его стезя. Он вытворял на кухне что-то несусветное. В овальный оранжевый казан закидывалось все, что попадалось ему в холодильнике. Получалось вкусно.

Позавтракав, брал на прогулку собачку Фиму. Бродил по двору медленной походкой, а вернувшись из магазина, садился чаевничать. В это время поднималась и я.

Когда Аня спала, папа располагался в ее кресле.

– Кем бы ты хотела стать, Валерия? – спрашивал он, поудобнее откинувшись на спинку.

– Актрисой, – отвечала ему серьезно.

– О! Этому надо жизнь посвятить, всю себя отдать… Или славы хочешь? К славе надо готовой быть. Понимаешь… – И он пускался в разговоры о профессии, о взаимоотношениях, о вреде тщеславия и о том, как важно искренне любить то, чем ты занимаешься.

Я тогда училась на подготовительных курсах МХАТа, и он иногда шел проводить меня до остановки. По-джентельменски подставлял руку, мы выдвигались. Гулять с ним стало чрезвычайно приятно. Наша дистанция сократилась. Он уже не приносил боль и вину, но дарил защиту, покой. Умиротворение.

Ему нравилось совершать покупки. На рынок ездил исключительно на такси, а потом, довольный и гордый собой, рассказывал, как сэкономил.

Мы с Аней смеялись.

– Как же сэкономил? Ты же все на такси потратил.

– Ладно, – заканчивал разговор, – вы просто не понимаете.

Сохраняя лицо, разворачивался и уходил. Если папа не знал, что сказать, и понимал, что чуточку облажался, его глаза улыбались. И он говорил: «Вы просто не понимаете». Потом давился от смеха, а все равно держал лицо и бегом на кровать. Делал вид, что кашляет, а сам хохотал.

В один из дней с рынка приехал чрезвычайно радостный: