Книга Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады, страница 79 – Валерия Ободзинская

На следующий день, прогуливаясь по Кузьминскому вечернему парку с женой и дочерью, Ободзинский впитывал жизнь. Везя коляску, не мог насмотреться в сонные глазенки Анжелики, когда та засыпала с соской на подбородке. Светлые завитки из-под меховой шапки щекотали лоб, она то морщилась, словно хотела заплакать, то очаровательно улыбалась.

Остановившись возле обледенелых качелей-лодочек, за диспетчерской тридцать восьмого троллейбуса, Валерий провожал закат. Если бы сейчас было лето, схватил бы своих девчонок, да в эти качели! Нелюша повизгивала бы, просила помедленнее. А он, раскачиваясь все выше, прижимал бы к груди их дитя и глядел на красную полоску закатного неба.

* * *

В поезде снова овладело беспокойство. Вагон уныло покачивало. Стальные безучастные облака навалились на бледную луну и, схватив ее в тиски, расплющили диск. За что наказан? За левые концерты? Но Берзак не пострадал… Значит, не то.

Проводница принесла влажное белье и горький, остывший чай. В вагоне зажегся свет. Валера угрюмо уперся подбородком в кулак. Нет, другое что-то… Бессмысленно пытаться понять. Надо думать, как выкручиваться.

Погруженный в себя, он не замечал пути. Не заметил, как сошел с поезда, как ловил такси и добрался до гостиницы. Рассчитавшись с шофером, открыл дверь и вышел из машины. Чуть не оступился, промахнувшись мимо бордюра в лужу, но сманеврировал на тротуар. И когда водитель газанул и грязь с дороги полетела прямо на светло-серую куртку, Валера очнулся.

– Черт тебя возьми! – Он ловко загреб ладонью снег и пульнул им в буксующую машину. Снежок смачно шлепнулся на заднее стекло желтого «жигуленка». Настроение сразу заметно улучшилось. Хорошо шоферам. Никаких шлягеров не надо. Не выйдет с пением – в шоферы пойдет!

Довольно выдохнув, он поднялся к Когану.

– Ну, какие у нас перспективы? – не мешкая, начал певец.

– Во-первых, здравствуй, – сложив руки на животе, загадочно улыбался Коган. – А во-вторых, пойдем подкрепимся, ребята как раз в столовой.

Пока шли к музыкантам, Борис Ионович докладывал:

– Россия закрыта. Причины? Не знаю… Но если охота греметь в верхах, тебе надо другие песни записывать.

– «Смело, товарищи, в ногу», что ли? – брезгливо фыркнул Валера.

Коган не заметив сарказма, бесхитростно продолжал:

– Главное, нас ждут на Украине, в Молдавии, в Казахстане. И в Белоруссии, как я тебе уже говорил.

– Счастье, что Советский Союз такой огромный, – хмыкнул певец. – Еще пятнадцать республик в наличии. В Россию можно годами не заезжать.

Хотелось отстраниться от этой России, сказать, что не нужна, но оптимистичный настрой администратора обиду умерил.

– Ты будешь выступать в первом отделении. Билеты на стадион проданы «под чистую». И знаешь, – Коган остановился, в такт кивая лысиной, словно в голове его звучала какая-то мелодия. – Что-то мне подсказывает – люди придут именно на тебя.

Валерий же сомневался. На протяжении всего пути до Минска он воображал, как снова повторится то роковое: его выставят без объяснений за дверь. Без денег возвратится домой. А ему семью кормить.

Он опасался до последнего, до того самого момента, пока не позвали на сцену. На этот раз он пел отделением. Закончив выступление песней «Что-то случилось», легко поклонился и уступил место следующим артистам.

– Валер, а ну-ка пойдем, что покажу! – Коган открыл гримерку, когда Валера поправлял ворот батника, и, поторапливая певца, резво замахал руками.

Администратор повел назад к сцене и махнул на зрителей. Большая половина мест после выступления Ободзинского опустела. Зрители, не сговариваясь, покинули стадион.

– Ну, что я говорил? – довольно улыбался Борис Ионыч, – они на тебя одного идут!

Под ложечкой весело защекотало. Валера попытался сдержать улыбку, отчего на лице проявилось ироничное, даже высокомерное выражение.

– Будут знать, как Ободзинского ставить в первое отделение!

Посмотрел бы на это какой-нибудь Вартанов. Или председатели худсовета. А еще лучше тот, кто объявил ему невидимую войну. Публика Ободзинского не забыла.

Но как реабилитироваться, если не знаешь, в чем виноват? В прошлый раз пробиться на московские площадки помогла «Восточная». «Восточная…» Ну, конечно, новый шлягер! Нужна такая популярность, чтоб власти не могли закрывать глаза и не считаться с ней. Вот он – выход. Говорил же отец, что «13 стульев» благодаря зрителям оставили.

Решено. Ему нужен идеальный внешний вид, разнообразный репертуар и главное – шлягер! Хит сможет все изменить.

Шла зима. Валерий сел на яблочную диету. Много слушал, репетировал. А по возвращении в столицу, обивал пороги студии звукозаписи на Качалова и фирмы «Мелодия».

Владимир Дмитриевич Рыжиков назначил встречу чудесным зимним днем у ворот кирхи. Он ходил вдоль тротуара в одном костюме, озадаченный, хмурый. Приметив Валеру, пожал руку и уверенной, твердой походкой направился мимо церкви в пасторский домик по крутой лестнице на второй этаж.

Валера ласково прищурился:

– Володь, почему хмурый? Да не думай ты ни о чем! Гляди лучше, какой я торт принес. Пражский. Сейчас чаю разопьем.

– Разопьем… Еще чечетку плясать будем! Миньоны-то твои разошлись, Валера… молнией! Я тут переговорил с тиражной комиссией, дал послушать тебя в худсовете. Будем делать пластинку-гигант.

В Москве закрыли, а пластинка пойдет в печать? Прекрасно! Надо прогреметь. Сейчас он запишет такие хиты, что властям придется отступиться.

Рыжиков прошел в редакторскую, где сидело несколько человек, и встал в вполоборота у стола:

– Социалистическими песнями не хочешь разбавить репертуар? Обстановка-то напряженная. – Рыжиков сердито взмахнул головой, сделав кривую гримасу. – Пражская весна эта… Цензура ужесточается.

– А думаешь, надо? – шутливо отвернулся Валера, заметив редакторшу Надежду Скворцову, с вниманием разглядывающую его.

– Не помешает. Про весну комсомольскую – как дашь им! Сразу в Москву вернут.

Певец смешался, машинально поставил на стол коньяк и коробку с тортом. Петь про комсомол, когда с юности рвался к западной лирике? Неужели, если он это сделает, то ларчик откроется?..

Тут Рыжиков произнес слова, раздавившие слабое «если».

– В худсовете не единожды ругали тебя за манеру западную. То с хрипотцой им неподобает, то с мелизмами поешь.

Любые попытки Валеру переделать отдавались неровной вибрацией в груди. Он подошел к Скворцовой и, добавив доверительной интонации нотки грусти, спросил:

– Вы тоже считаете, что мне надо про комсомол?

– Ваша «Восточная»… мы можем слушать ее часами!

Валера победно развернулся к Владимиру Дмитриевичу:

– Я не плакатный певец.