Книга Экспозиция чувств, страница 26 – Елена Жукова

– Как это не было? – изумилась Саша.

– Да одна дурища номенклатурная ляпнула такое на телемосте с США, – зарокотал довольным смехом Корбус. – Так и сказала с коммунистической безаппеляционностью: «У нас, в Советском Союзе, секса нет». Представляешь, какой фурор она произвела? У америкашек просто челюсти отпали! Они решили, что в загадочном Совке изобрели способ размножаться почкованием.

– Нет, правда, так и сказала?

– Так и сказала, – подтвердил лучащийся улыбкой Попов. – А дедушка ваш в этой самой стране без секса обнаженку снимал. И весьма, скажу я вам, сексуальную. Разве такое можно было выставить? Или напечатать? Категорически нет. Можно было только знакомым показать. И то с опаской, чтобы не настучали… Но та девчонка в капроне… Она так сразу и впечаталась мне в память.

– Что, Мишка, завидовал? – подколол Попова Элем. – Это тебе не цветочки-василечки.

– Врать не буду, Элька, тогда я тебе позавидовал. Мощный образ! Та девчонка… Она словно объект творения, который прорывает холст и рождается в реальный мир. Черты сглажены капроном. Еще не проступили до конца, не обрели индивидуальность… Но она уже вырвалась из пут на свободу. Тогда, в семидесятые, для нас это было полным откровением… Прорывом к свободе во всех смыслах слова! Да. А теперь снять так может если не каждый, то каждый второй.

– Не снять, а повторить, – самолюбиво поправил Корбус.

– Прости, Эля, но большинство из них даже не знает, что повторяет. Твой прием растиражирован. Он уже давно стал штампом.

– И ты обвиняешь в этом меня?

– Чур меня! – Михаил Борисович вскинул руки в притворном ужасе. – Я вообще никого не обвиняю. Я просто рассуждаю. Для Сашиного поколения так же трудно выразить свою индивидуальность, как… как твоей девчонке вырваться из капронового плена. Подумай, ведь все уже снято-переснято, все открыто, все было. Сейчас Брессона сочли бы очень средним фотографом. Да и количество снимающих увеличилось на несколько порядков. Посмотри в любой социальной сети, сколько новых фотографий публикуется в минуту. Каждую минуту – тысячи, десятки тысяч! Сегодня, если хочешь стать известным, надо быть не столько художником, сколько коммерсантом. Думать, где размещаться, как продвигаться, на какие конкурсы подавать. В общем, в наше время было легче.

– Вот! – обрадовался Корбус. – Наконец-то я слышу разумную речь не мальчика, но мужа. Вместо искусства у них одна сплошная коммерция. «Пиар», как они его называют. Я правильно изъясняюсь, барышня? То, что ты снимаешь, неважно. Важно, сколько лайков тебе налайкали.

– Ну и что? – не сдавался Попов. – Художник всегда искал и ищет одобрения. У тебя в свое время были тиражи, публикации в прессе, выставки, а у них – лайки.

– Лайки! Слово какое-то собачье. Я тут зашел на сайт «Фотокто», посмотрел. Фотоникто! Приличные работы оцениваются хуже, чем посредственные, но во вкусе плебса. Знаешь, что там пользуется успехом? Цветочки и голые сиськи.

– А тебе, Элька, скажешь, сиськи не нравились? Только мне-то не ври! Сиськи – это вечная ценность. Вон, сходи на досуге в Пушкинский. Там в каждом зале сиськи. Египет, Греция, Рим – везде торчат сиськи. А насчет коммерции – мы ведь тоже заказуху делали. Ты что ли никогда портреты «тружеников села» не снимал? Снимал, я знаю. И я снимал, пока не ушел в природу. Та же самая коммерция.

Глядя на недовольное лицо Корбуса, Саша не выдержала и рассмеялась.

– Чистая победа, Михаил Борисович! Спасибо, что защитили. С таким адвокатом, как вы, не пропадешь!

– А вы, Сашенька, и без адвоката не пропадете. Вы хорошо снимаете, искренне. Это сразу чувствуется. Вам интересен мир, интересны люди. И картинки у вас получаются «вкусные», независимо от того, пользуетесь ли вы экспонометром или нет. Думаю, ваш дед так же считает… А ворчит он от дурного характера. И еще от старческой обиды на то, что время наше уходит. Мне ведь тоже обидно, Эля, дорогой ты мой человек. Но так уж устроена жизнь. Как там у классика: «Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть». Давай лучше еще по одной за здоровье твоих девочек. За Сашеньку и за Ланочку.

– Спелись? Вы еще поцелуйтесь! Давай, наливай, старый хрен. За моих девочек грех не выпить!

Март 20Х2 г.

– Ого, кого это к нам занесло? Неужели сам Мегабосс пожаловал?

– Привет, Червячок. Как жизнь скрамная ²⁹?

– Здорово, коль не шутишь. Зацени, к концу недели выходим на демо ³⁰ и, если страшных багов не будет, хотим на следующем спринте уже зарелизиться.

– Так это ж на месяц раньше срока!

– Вот именно, чувачок, вот именно! Ты-то на демо будешь?

– Это как получится. Поглядим.

– Па-а-анятно. А Гигабосс?

– Может, и будет. Он завтра из Штатов возвращается.

В айтишной фирме, где Гордин был одним из троих соучредителей, трудились в основном совсем зеленые мальчишки и девчонки, взрослевшие уже в эпоху тотальной диджитализации. Глеб был старше их на какие-нибудь десять-двенадцать лет, но остро чувствовал, что те принадлежали к совершенно иной генерации людей. Они не имели дипломов и даже не стремились их получить. Зато либо знали все на свете, либо знали, где это можно узнать. В виртуальном сообществе всегда находились гуру, готовые помочь, причем, чаще всего бескорыстно.

Цифровые дети ничего не боялись, потому что ничего не имели и ничем не дорожили, кроме свободы быть самим собой. Они прибивались к компаниям, таким как Гординская, свободным от субординации, где никто «не парился» по поводу должностей и регалий. Но и к этим организациям диджиталы не прирастали. Они в любой момент готовы были сорваться и переместиться туда, где им было бы интересней. Работали они не за деньги, не за страх, и даже не за совесть, а ради интереса.

Их истинной родиной была территория свободы – глобальная сеть, в которой они не признавали ни законов, ни ограничений и вели себя как охотники в лесу: брали все, что сумели добыть. Ну, почти все, так как денег они все-таки не крали. По крайней мере, Гордин очень на это наделся. Еще одной ценностью поколения диджиталов были «тачки» – компы, на которых они колесили по безграничному и космополитичному пространству Интернета. Ну, и прочие гаджеты, позволяющие им каждую секунду оставаться онлайн.

Иногда Глебу казалось, что они были как боги: добрые, если стояли на твоей стороне, и злые, беспощадные, если играли против тебя. Самым могущественным богом на Гординской фирме был Леха Вормин с сетевым ником ViciousWorm – «Злобный червь».

Леха был старше других – ему уже перевалило за двадцать. Он был бы даже симпатичен, если б не отвратительное состояние угреватой кожи – взрывающиеся гнойники созревших прыщей – и не чудовищная неопрятность, проистекающая из полного пофигизма. У Лехи совершенно отсутствовала потребность кому-либо нравиться. Он был убежден, что нуждающиеся в его талантах, должны принимать его таким, как есть.