Онлайн книга «Великая Ордалия»
|
– Можешь ли ты не замечать наше презрение? Слова, будто обращенные к другу. – Да. Она наклонилась вперед, гнев и ужас во плоти, разбрызгивая страх краской по коре. – Не думаю. Он запрокинул голову в полнейшем ужасе, он увидел ее жуткую сторону, он мог только простонать свою жалобу, прорыдать свой позор. Пролилась вода его тела, горячая, словно кровь. Нутро. И с каким-то ударом сердца исчезло все. Ее чары. Его честь. – Почему? – кричала она. – Почему тебе надо любить нас? Почему? Дрожь колотила его, крутила как ветер. Он обмарался… – Неужели ты не видишь, что мы – чудовища! Испачкался. Он заметил некую неуверенность, даже ранимость в ее сердце… Страх? Трепетное ожидание… чего? Вонь собственного малодушия уже окружала его… Доказательство. Первое рыдание, исторгнутое из его груди эфирным кулаком. – К-кто? – закашлялся он, ухмыляясь в безумии. Падение, сокрушительный удар, внутри и извне. И теперь все, конец. Конец всему. Он теряет все. Харвила, своего младшего брата, его теплую руку в своей мозолистой ладони. Теряет свое наследство, свой народ. Образ его крив и непристоен. Теряет бдение рядом с Цоронгой в меркнущем свете, когда они слушали Оботегву, забывая дышать. Сверкающую расселину. Теряет видение шранколикой Богини, выковыривавшей когтем грязь из своего лона. И бахвальство – этот звериный жар! Вой, сделавшийся невыносимым. Крик Порспариана, бросившегося горлом на копье. И припадок блаженства! Свирепого от… напряженного от… разделенного. И то, как он съеживался и молил, охватив Эскелеса, когда их окружила жуткая масса нечеловеческих лиц. Потоки горячего семени, просачивающиеся через тиски его стыда. Его отец, машущий руками, как сердитый гусь в огне. Его мать – серая как камень. Его семя! Его народ! Запах дерьма… дерьма… дерьма… Убью-позволь-мне-убить… Он стоял на коленях, согнувшись, раскачиваясь, словно собираясь извергнуть блевотину. И не понимал почти ничего, совсем ничего из происходящего – абсолютно ничего. Рыдания, исходившие из его груди, ему не принадлежали. Более не принадлежали… Доказательство. Она смотрела на него сверху вниз, холодная и безразличная. – Кто? – повторил он дрогнувшим голосом. – Люби нас… – сказала она, отворачиваясь от жалкого зрелища. – Если должен. Он скрючился под могучим дубом, припав к его жесткой коре, все более и более заворачиваясь в неразборчивое рычание. Однако голос ее все теребил и теребил его… Я подчинила его! Смятение. Что еще ты хочешь, чтобы я сделала? То, чем я покоряла нелюдей, сработает и на нем. Он любит нас. Голос ее брата трудно было разобрать за тем рычанием, в которое он был погружен. Отец недооценил глубину его раны. Она не значила ничего – чистота ее проклятого голоса. Наш отец ошибается намного больше, чем ведомо тебе… Мир превосходит его, как и нас, как и всех остальных… Он ничего этого не понял… Он просто переносит битву в большие глубины. Мир раскачивался и плыл по спиралям, теплый и медленный. Лицо мое под твоим лицом… замолчи и увидишь… Мать напевала и гладила его. Омывала собственными руками. Ш-ш-ш… Ш-ш-ш, мой милый. – Мама? Вечность обитает внутри тебя. Сила, неотличимая от того, что происходит… – Я безумен? – спрашивает он. Безумен… И очень свят. – С квуйя, – говорила Серва, – нельзя позволять себе вольностей. Сорвил сидел и, не обращая внимания на обрыв прямо перед собой, смотрел на запад опухшими глазами. После пережитого позора и унижения, пока она спала, а угрюмый Моэнгхус бродил по внутреннему островку, он заполз в наполненную водой рытвину и отмылся. Должно быть, целую стражу он плавал над древней черной водой, онемев от холода, прислушиваясь к хлюпанью собственных движений, звуку собственного дыхания. Ни одна мысль не посетила его. Теперь, с мокрыми волосами, в промокших насквозь штанах, он тупо уставился на видневшийся вдалеке пункт их назначения. Он торчал над ровной стороной горизонта – силуэт, лишь чуть более темный, чем фиолетовое небо над ним: гора, севшая на мель посреди вырезанной в камне равнины. Иштеребинт. Последнее прибежище нелюдей. В молодости нелюди снились ему, как и любому сыну Сакарпа. Жрецы называли их нечеловеками, ложными людьми, оскорбившими богов похищением их совершенного облика, соединением мужского и женского и – что самое отвратительное – похищением секрета бессмертия. В частности, один из жрецов Гильгаоала, Скутса Старший, находил удовольствие в том, что потчевал детей описанием злобных прегрешений нелюдей после падения Храма. Он извлекал на свет старинные свитки и зачитывал их сперва на древних диалектах, а затем в красочном и зловещем переводе. И нелюди становились выходцами из Писания, непристойными во всем, в чем они превосходили людей, и притом каким-то недоступным людям образом; принадлежавшими к дикому и темному миру… расой, рожденной на одной из самых черных, самых первобытных окраин, хранящей в себе злобу, сулящую им пламя до конца вечности. – Наделенные душами шранки, – объявил однажды Скутса в порыве беспомощного отвращения. – Одно лишь постоянство в заблуждениях можно зачесть им за достоинство! И ужас, потрескивавший в его голосе, становился угольками, разжигавшими еще более пламенные сны. И теперь Сорвил сидел, унылый и озябший, вглядываясь в призрак Последней Обители, пока Серва объясняла, что оставшуюся часть пути им предстоит пройти пешком. – Вы забываете о цене, которую приходится платить мне. Если мы окажемся там в результате прыжка, я буду слишком слаба и не смогу защитить вас. – Тогда переправь нас на тот лесистый холм, – предложил Моэнгхус. – Мы можем оставаться там до тех пор, пока ты не возобновишь свои силы. Уверен, что пути до той горы еще на две стражи. – А если заметят мои Напевы? Ты рискнешь всем, чтобы не утруждать свои ноги? – Это кратчайший путь, сестра. Они спустились с окружавших их утесов и направились на северо-восток по лесам, изобиловавшим столпами, рытвинами и гнилым в еще большей степени, чем те, что остались на Безымянном. Время от времени им попадались стволы колоссальных вязов, мертвых и обветшавших, поднимавшихся на немыслимые высоты. Кора мешковиной свисала с оголенной, похожей на кость древесины. Серва и ее брат помалкивали, даже проходя под исполинскими обломившимися ветвями. |