Онлайн книга «Великая Ордалия»
|
И тем самым пределы дуниан стали зримыми, так же как ваши. Ибо желание, что в вас пылает так ярко, запечатлено и в наших собственных душах, пусть и в виде крохотных тлеющих угольков, низведенное по прошествии поколений до чего-то незаметного, ставшее единственным голодом, единственным языком пламени, единственной движущей силой, способной обуздать Легион, что внутри… Единственным Предназначением. Вот почему, Сестра, вот почему я готов подставить горло под клинок твоего суждения. Вот почему готов сделаться твоим рабом. Ибо, не считая смерти, ты, Анасуримбор Мимара, приемная дочь Анасуримбора Келлхуса, моего отца, ты, Сестра, и есть Кратчайший Путь. Абсолют обретается в глубинах твоего взора. Ты, рожденное в миру недоразумение – слабая, беременная, преследуемая королями и народами, – ты и есть подлинный Гвоздь Бытия, крюк, на котором подвешено все сущее. И поэтому я преклоняю колени, ожидающий и готовый принять смерть или озарение – не имеет значения, что именно… Ибо я наконец узнаю. Разрезы, и разрезы, и разрезы. Часть, один из сотни камней, преклоняет колени перед нею, Анасуримбор Мимарой, и видит, как оно восстает, поднимается… словно жидкий свинец вливается в тряпичный сосуд смертной плоти, покой, столь же абсолютный, как само небытие. Ноль. Шранчий визг где-то во тьме, воздух, смердящий по́том и гнилым дыханием, свист тесаков, повергающий братьев в безумный страх. Шлепки босых ног по камням. Ноль, разверзающийся Оком. Чернота – вязкая и первобытная. Точка, скользящая внутри этой тьмы, рисует линии и описывает кривые. Крики распространяются, как огонь по склону высушенного солнцем холма. Красота, состоящая не из животных или растительных форм, но из самой безмятежности, будто бы треск, грохот и скрип громадных механизмов утихли, вдруг умалившись до перестука столь же легкого, как поступь мышиных лапок. Точка бурлит осознанием. Ведет речи, витиевато повествует о выкорчеванных кривыми тесаками ребрах, о выпущенных кишках и выбитых напрочь зубах, о конечностях, выброшенных за ненадобностью и, крутясь, улетающих в пустоту. Выживший смотрит и видит ложь, ставшую зримой. Разрезы, и разрезы, и разрезы. «Суди нас», – шепчет часть. Вознеси нас. Или низвергни. Анасуримбор Мимара стоит, возвышаясь над ним туманным ореолом из волос и плоти, объятым Оком Судии. Предлогом. Поводом… Держа в руках, как замечает часть, колдовской клинок. Скулит терзающая чернота. Выбор пути и следование ему. Сплетение линий, слишком смертоносных, чтобы быть реальными. Угрозы, отделенные, вырванные из общего потока, сжатые пальцами и погашенные, словно свечные фитили. Так много разрезов. Ноль трепещет и вибрирует в объятиях смертной плоти. Плоти женщины. Слишком много. – Ты сломлен, – всхлипывает она, – так же как я. Часть вытягивается и охватывает тонкую руку с ножом. «Суди нас, – шепчет часть, – заверши вековую войну меж нами». Разрезы, и разрезы, и разрезы. Нож звенит о камень. А она теперь стоит рядом с ним на коленях и обнимает его так крепко, что он чувствует, как ее раздутый живот вжимается в его ввалившееся чрево. Часть насчитывает четыре бьющихся сердца: одно, мужское, стучит редко и тяжко, другое, женское, быстро и поверхностно, еще два, нерожденных, трепещут в ее утробе. Она дышит ему прямо в шею, и часть отслеживает расползающееся по его коже теплое, влажное пятно. Женщина дрожит. «Я потерян», – шепчет часть. И хотя лицо ее уткнулось в его плечо прямо у шеи – взор недвижим. Он все так же изучает, разглядывая его с беспредельностью постижения, исходящей из памяти о том месте, где прежде были ее глаза. – Да, – молвит она. – Как и мы. Ноль, взирающий из ниоткуда, показывает ему его собственную меру и то, как сильно, гибельно заблуждались дуниане. Всю меру безумия Кратчайшего Пути. – Я проклят. Ее маленькие кулачки узлами крутят его рубаху, едва не свивая веревки из ткани. Мальчик смотрит на них, оставаясь непроницаемым и безупречным. – Я прощаю тебя, – выкрикивает она ему в плечо. – Я прощаю. У осознания нет кожи. Нет кулаков или пальцев. Нет рук. Сколь многим приходится пренебречь. Мальчик наблюдает за ним, разглядывающим беспредельную чашу ночи, – наблюдает, как он… течет. – Итак, – шепчет он, – удалось ли тебе преуспеть? Часть слышит. Часть отвечает: – Все, чему я научил тебя, – ложь. «И все, что ты знаешь, – безмолвно шепчет еще одна, – и все, что ты есть». И еще одна… И еще. Они уступили старому волшебнику выбор пути, проследовав на север вдоль огромной долины, избегая пока что покидать горы. – Далее раскинулась Куниюрия, – объяснил он, – и полчища шранков. Смысл был ясен… И неразличим. Злодеяние, – приняла часть, как аксиому, – злодеяние отделяет невинность от невежества. Они – все четверо – сидели на скальном выступе, скрестив ноги и касаясь друг друга коленями, и взирали на черные бархатные складки очередной раскинувшейся перед ними долины. Небольшая сосенка жалась к голому камню утеса, подпирая его обломанными рогами своих ветвей. От холода дыхание путников вырывалось облачками пара, которые тут же смешивались друг с другом. Старый волшебник еще не сумел даже осознать, не говоря уж о том, чтобы принять произошедшее. Левой рукой он достал ревностно оберегаемый им небольшой мешочек. Жалкий всплеск алчности мелькнул в его взгляде, жадности почти что детской, но растущей и простирающейся так далеко, что казалось, вспышка эта готова озарить собою весь горизонт. А еще на лице его читалось преклонение, старика пробирала дрожь напряженных воспоминаний и нежданных уроков. Дунианский проект был задуман людьми, мирскими душами, в жажде постичь и раздвинуть свои пределы. Их порыв был величественным и грандиозным. Они узрели всеобъемлющую тьму, небытие, откуда вырастали все их мысли и побуждения, и сочли эту зависимость рабскими оковами, которые следует разбить, если это возможно. Тем самым они превратили Абсолют в награду. – Квирри, – произнесла беременная женщина, голос ее вознесся отрезом шелка, как будто всколыхнулось знамя ее дворняжьей стойкости. – Па меро, квирри… Она коснулась языком кончиков своих пальцев, а затем сунула их в мешочек. |