Книга Под флагом цвета крови и свободы, страница 42 – Екатерина Франк

Эрнеста хмуро кивнула:

– Моя мама всегда говорила, что джентри ⁵ – это люди, которым можно только посочувствовать.

– Она была англичанка?

– Нет, ирландка из обедневшего знатного рода, прямо как у вас. В первый раз в море вышла в шестнадцать под началом старшего брата, – в безразличном тоне Эрнесты внезапно послышалась теплая нотка затаенной гордости. – После его смерти она и стала капитаном. Но довольно обо мне – помнится, вы сказали, что ненавидели отца?

– Целыми днями я наблюдал за тем, как моя мать выбивается из сил, а он палец о палец не ударил, чтобы чем-нибудь ей помочь, – хриплым, полным нескрываемой злобы голосом ответил Эдвард: от его обычной сдержанности не осталось и следа. – Мы жили неподалеку от Корнуэлла; совсем рядом с усадьбой была какая-то деревушка, и отец даже не стыдился ходить туда, пить вместе с лавочниками, ремесленниками и прочими… посетителями, – покосившись на Эрнесту, сдержал он готовое сорваться с губ оскорбление, – и постоянно во всеуслышание жаловался на то, какая у него скверная жизнь. Матушка никогда его не ругала, а я видел, как она кашляет в платок и сразу прячет его в рукав, чтобы никто не заметил – у нее уже начинала идти горлом кровь, но я… – Стиснув руку в кулак, он с силой ударил им по обшивке мачты. – Сам не знаю, зачем я вам это рассказываю.

– Зато я знаю, – тихо ответила Эрнеста и пояснила без обычного бесстрастно–презрительного тона, которым она предпочитала говорить о таких вещах: – Я почувствовала запах рома сразу, как только вы подошли ко мне.

– Я бросаю пить. С завтрашнего дня больше ни капли в рот не возьму, – серьезно пообещал Дойли. – Вы не верите мне?

– Не верю, – спокойно и честно ответила Эрнеста и, подойдя ближе, легонько похлопала его по плечу: – Докажите мне, что я ошибаюсь. Так что же случилось дальше?

Дойли молчал, склонив голову и ероша пальцами свои давно отросшие темно–русые волосы. Девушка терпеливо ждала.

– На ее похоронах отец напился, как последняя свинья. Я смотрел на него и думал: вот я убью его, и мне станет легче. В мире будет меньше одним никчемным, поганым человечком, а ни одна живая душа даже не заплачет о нем.

– Но вы этого не сделали?

– Нет. – Эдвард снова сжал кулаки и глубоко вздохнул. – Иногда я жалею об этом, но тогда я подумал: матушка бы этого не захотела. Я собрал свои вещи и попросил кучера отвезти меня в Корнуэлл; там жил дальний родственник матери, у которого я прожил несколько недель. Я написал дяде – он служил в Лондоне, в Адмиралтействе – и попросил устроить меня юнгой на любое судно. Мне было двенадцать.

– Поздновато для новичка, – заметила Эрнеста, но вместо неодобрения в ее тоне послышалось уважение. – А как же перешли в сухопутные войска?

– Это случилось намного позже, когда меня направили в офицерскую школу. Море мне нравилось, но я понимал, что в армии куда больше шансов сделать карьеру, нежели во флоте. И колониальные войска вместо столичных я выбрал по той же причине.

– Должно быть, это было непросто, – задумчиво проговорила Эрнеста, то и дело вскидывая на него свои блестящие в тусклом свете луны темные глаза. – И больше вы никогда не встречались с отцом и ничего о нем не слышали?

– Он умер спустя три года. Я узнал об этом случайно, от знакомых даже, а не от дяди, – усмехнулся Дойли с заметным усилием. – Говорили, под конец он образумился, звал меня, матушку и братьев, даже просил прощения… Мне это было уже все равно.

– Ясно, – кивнула девушка. К удивлению Эдварда, вместо ожидаемых нравоучительных речей она просто наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо и, увидев то, что хотела, с какой-то странной для нее деликатностью отвернулась, давая ему время прийти в себя.

– Значит, вас так сильно задело то, что я невольно сравнила вас с вашим отцом, – по–прежнему тихо и задумчиво продолжила она, устремив взгляд на мерно плескавшиеся за бортом темные волны. – Он, конечно, был дурным человеком, но вы напрасно боитесь того, что неизбежно. Все мы в чем-то повторяем своих родителей, хотим мы того или нет. Это необходимый урок, мистер Дойли – понять, что наши родители были такими же людьми и совершали такие же ошибки, как и мы сами.

– Я не желаю быть таким, каков был мой отец, – твердо отрезал Эдвард. – Разве вы не хотели бы превзойти своих родителей?

Морено неожиданно обернулась и посмотрела на него через плечо со странным выражением – смесью гордости, нежности и печали.

– У нас с вами не совсем одинаковые судьбы, мистер Дойли, – тихо и с обычно не свойственным ей достоинством ответила она. – Мои родители всегда были несравненно лучше меня.

***

Генри проснулся словно от толчка, хотя сразу же понял, что его время на сон еще не истекло: в ночную вахту он практически никогда не выходил, а до утра было еще далеко. В каюте было темно и тихо, а под мягким одеялом – настолько тепло и уютно, что легко можно было перевернуться на другой бок и уснуть снова; лишь откуда-то из–за занавешенного окна неслось мерное и настойчивое мурлыканье волн, и потому юноша изумленно обернулся, различив рядом с собой еще один источник звука – громкое, хриплое, прерывистое дыхание.

Джек лежал на противоположной половине кровати, даже не раздетый, не укрытый одеялом – как видно, сил его хватило лишь на то, чтобы добраться до кровати. Когда Генри, усевшись рядом, принялся осторожно стаскивать с него сапоги и камзол, Рэдфорд лишь пробормотал что-то невнятное, вжимая голову в покрывало, но не проснулся.

– Тише, тише, Джек, это я! – перекладывая его на подушку, предупредил юноша. Капитан, казалось, притих, и Генри уже вознамерился снять с него пояс с прикрепленными к нему пистолетами, когда в его руку отчаянно вцепились напряженные темные пальцы.

– Не… не надо… – пробормотал снова Рэдфорд. Лицо его было неузнаваемо: сквозь маску сна отчетливо выступали судорожно стиснутые челюсти, искривленные мучительной улыбкой губы, и даже в тоне его отчетливо слышалась какая-то исступленная мольба. – Не надо, пожалуйста…

– Джек, ты чего? – склонившись над ним, растерянно прошептал юноша. – Тебе плохо? Дать воды? Джек!

– Нет! – прозвучавший из темноты возглас уже был подобен воплю дикого зверя, на лапе которого сомкнулись безжалостные створки капкана. – Нет, не надо, пожалуйста! Очень больно…

– Джек, это я! – с отчаянием в голосе повторил юноша, нерешительно сжимая его плечо, но не решаясь встряхнуть хорошенько и прервать тягостный кошмар, терзавший капитана. Тем временем Рэдфорд наконец выпустил из своей хватки его ладонь и перевернулся на бок, скорчившись в три погибели. Негнущимися пальцами правой руки, заведенной за голову, он царапал сбившуюся на спине рубашку, хрипло повторяя что-то, словно умалишенный.

Генри в растерянности глядел на него, не понимая, что делать. Сперва он истинктивно метнулся к двери – разбудить кого-то из команды, быть может, Эрнесту и Халуэлла, рассказать им обо всем – но остановился на пороге в нерешительности. Тихо притворил за собой дверь, подошел к письменному столу, смутно белевшему в полумраке, поворошил бумаги, нашарил пустой стакан, плеснул в него воды из стоявшего в углу кувшина и вновь опустился на кровать рядом с мечущимся Рэдфордом: