Онлайн книга «Благодаря встрече с тобой. Семь свиданий, которые изменили мою жизнь»
|
А меня поджидает зачет по американской истории, но я даже книги в руки не брала. Мама́ снова не в себе. В прошлую субботу мы должны были вместе ехать в город, но когда Абуэло (дед) подал машину, она его не узнала. Она не хотела выходить из дома и не понимала, куда мы собираемся. Я несколько часов просидела с ней. Я разговаривала с ней – послушай, Мама́… Я рассказывала ей истории, которые скрепляли нашу семью вокруг нее. Она долго не приходит в себя после таких приступов, а я не могу избавиться от чувства, что с каждым днем она ускользает все дальше, как звездный свет на рассвете. Ну хоть с историей все нормально. Там всегда известно, что все закончится хорошо. Томас Я тянусь к вазе на столе и закидываю в рот мятные конфетки. Фар сторожит у двери. Когда он дает знак, что все тихо, я снова открываю шкаф с документами. Работы немного. Нужно только время. Директор Трентон, похоже, все еще живет в доцифровую эпоху, но она сама как киборг. Она всегда говорит ровно до десяти, оставляя пять минут до звонка на объявления. К концу собрания все разбегаются, чтобы попасть в классы к третьему уроку. Ну, теоретически. Учителя и остальной персонал тоже в зале, и они не торопятся. Все поднимаются, чтобы уйти, потом шагают, тащатся, выскальзывают, чтобы затянуться или вдохнуть воздуха (одно не исключает другого, спасибо большое). В конце концов, даже никотин и деготь пахнут лучше, чем наш актовый зал, где царит уникальный запах тестостерона, пота и горелого кофе. Но мы заходим слишком далеко. – Ненавижу бумажки. – Может, тебе стоит остаться на ферме, – подначивает Фарид. – Честная работа и тяжелый труд мозгов не требуют. – Издеваешься. Пальцы мои нащупывают его папку, и я вытаскиваю ее из ящика. – Хочешь посмотреть рекомендательное письмо мистера О’Брайена к твоим заявлениям в колледж? Фар протягивает руку, и я передаю ему документы. Несколько листков выпадает из папки, прежде чем он ее подхватывает. – Варвар. Я фыркаю. – Прости. Нет, не стоит. – На этом снимке я такой юный и невинный, – вздыхает Фарид, глядя на обложку. У большинства из нашего класса на обложке старая фотография, сделанная три года назад, когда мы были еще новичками. Но в его случае… – Эту фотографию сделали в последний год! – Как ты меня развращаешь! Без твоих блестящих идей я был бы нормальным отличником, не имел бы проблем с законом, да и девушки возле меня увивались бы. – Ну конечно… – Я достаю из шкафа другую папку. – Рассказывай. Фарид что-то бормочет под нос, но я не обращаю внимания. С обложки на меня смотрит знакомая фотография. Бинго. Браун, Тайлер. Напомаженные светлые волосы, блеклые глаза и такой знакомый пустой взгляд. Единственный раз в его глазах не было презрения, когда я зажал ему голову в шкафчике. Руки чешутся повторить. Интересно, делает администрация отметку в ученических документах о правонарушениях? Наверное, нет, раз эти документы так легко получить. И уж точно ничего нет, если ученика отчислили в конце выпускного года. Кроме того, я даже не знаю, были ли у него правонарушения. Судя по оценкам, Тайлер – вполне благополучный троечник. Три года в Оппортьюнити, и все три без происшествий. Вот только Гуманитарный курс 101 он провалил с треском. Последняя запись в его документах недвусмысленна. Восстановлен. С сегодняшнего дня. Сильвия говорила об этом в выходные. Впервые за несколько месяцев она доверилась мне. Ее чуть ли не выворачивало, так она была напугана, но не сказала почему. И вот мне приходится рыться в школьных документах. Чтобы убедиться, что она в безопасности. Долг брата-близнеца. Я никогда не признаюсь и даже не намекну, что для меня это важно. Репутация брата-близнеца. Я прислоняюсь к столу директора и читаю. Дата рождения, адрес – скукота. Телефон для экстренной связи – отца, мать умерла. Дата приема в школу – ничего, чего бы я не знал. Класс: неприменимо. Пока неприменимо. Рейтинг: 2140 баллов. Ха. Гений из шкафа. Может быть, поэтому, несмотря на всю браваду, Тайлер никогда не выполнял своих угроз. Может быть, он и скотина, но самая умная: безвредная. Сильв Отем мешкает. Ее серо-голубые глаза туманятся, но те редкие моменты, когда она говорит о матери, подобны рассвету. Раскрываясь, она превращается в солнце. Я не хочу видеть, как она страдает, но это лучше, чем натыкаться на непробиваемую стену, которой она себя окружила. Моя рука скользит по боку, отчаянно желая встретиться с рукой Отем. Но я не двигаюсь, чтобы не напугать ее. – Она танцевала «Умирающего лебедя»… Какая странная ирония… она была молодой, беззаботной и такой… такой хрупкой. Я не помню ее такой. Она всегда казалась мне сильной. Всего через несколько лет после этой пробы Джони Браун стала ведущей балериной Королевского балета. Она была непобедима – и Отем была такой, когда они с матерью были вместе. Вокруг все ворчат и удивляются, почему внизу такая толкотня. Но мне хочется продлить этот момент между уроками еще хоть на немного. – А ты уже знаешь, что будешь танцевать? – спрашиваю я. Аша оживляется: – О, ты тоже танцуешь! Ты уже проходила пробы? Отем жестко смотрит на меня. Теперь она редко говорит о танцах. «Не волнуйся», – беззвучно произношу я. Аша поймет. Она – хороший человек. Отем репетировала в музыкальном классе месяцами – и это я рассылала ее заявления. Отец возненавидел бы ее за это, но я была бы плохой подругой, если бы не понимала, как много это значит для нее. Это ее шанс вырваться отсюда, а она заслуживает счастья. Отем могла бы пройти пробы в школах поближе к дому или дождаться старшего класса, но она мечтает о Нью-Йорке. Мы обе мечтаем. Я засовываю руку в карман, и пальцы мои обхватывают письмо о приеме, которое я ношу с собой уже почти две недели. – Я подала заявление в Джульярд, – спокойно отвечает Отем. – Но еще не выбрала программу для пробы. – Мой учитель считает, что для настоящей музыки важны чувства, – доверительно говорит Аша. Аша рассказывала мне, что хочет попутешествовать по миру, прежде чем сосредоточиться на музыке. Уверена, они с Отем могли бы стать подругами, если бы узнали друг друга чуть лучше. Если бы Отем знала других чуть лучше, может быть, она не была бы такой одинокой. – Он говорит, что музыка должна быть трагедией и счастьем, грозовыми тучами и звездами. Думаю, это и к танцам относится. |