Онлайн книга «Женщина в голубом»
|
– Я вламываюсь в чужие квартиры, – сказал Добродеев. – Виталик Щанский не полез бы, а я лезу, а это похлеще, чем по площади в трусах. У всех свои тараканы, Христофорыч. Думаешь, у тебя их нет? – Ты прав, Лео, беру свои слова обратно, – сказал Монах после паузы. – Чудачества украшают жизнь, и выяснять, чьи заковыристее, пустой номер. Правда, наши – во имя истины и света, а не на публику. Обещаю, что когда-нибудь я выкрашусь в синий цвет. Ты помнишь, где живет этот Щука? – Помню. Около Еловицы. У него собственный дом. – Ого! Он домовладелец? – Дом доброго слова не стоит. Лет шесть назад он развелся и оставил супруге квартиру в центре. Хочешь, съездим к нему? – Хочу! Надо посмотреть на него, вдруг торкнет внутри, и я пойму, что это, возможно, наш человек. В смысле, убийца. У меня нюх, Лео, я вижу нутро человека. А если окажется, что его бабка была ведьмой и научила его разбираться в травах, и не-иден-ти-фи-циро-ванный – тьфу, словечко! – токсин в крови Реброва какая-нибудь пижма или аконит полевой, то мои подозрения перерастут в уверенность. Как насчет завтра с утра? – Можно, – сказал, немного подумав, Добродеев. – Кроме того, у нас прорва работы по девушке Речицкого, Лео. Сейчас у нас есть ее фото, можно пройтись по учебным заведениям, поспрашивать, может, кто вспомнит. Нам нужно ее имя. Кроме того, мы как-то выпустили из виду Анфису, надо бы встретиться с ее подружкой Одри, помнишь, рыженькая такая? Приятная девочка. Рыдаев считает, что эти убийства не связаны, я бы не был так категоричен. Что думает майор Мельник, нам неизвестно. Кстати, он не звонил? Интересно, они нашли Марата? – Позвонить? – Пока не надо. Пусть переварит наше вмешательство и успокоится. У дома Монаха они распрощались, уговорившись встретиться завтра в десять, и Добродеев, не торопясь, пошел со двора, а Монах поднялся к себе. Послонялся по квартире, напился кофе, постоял на балконе, любуясь вечерним городом в огнях и последними сполохами заката. Вздохнул привычно, вспомнив про пампасы и проклятую ногу. Сел за письменный стол и принялся записывать план действий. В плане было всего несколько строк: «добить» девушку Речицкого – раз; встретиться с Одри, в скобках (без Добродеева), показать фотку Ляли, – а вдруг она ее знает, вращались в одних кругах как-никак, и заодно расспросить про Анфису – два. Посмотреть на Диму Щуку – три. Пока все. Дмитрий Щука… Или лучше Димитрий. Димитрий Щука. Как звучит, а? Художник, пьяница, бузотер. Добродеев сказал о нем что-то… что? Или это был Иван Денисенко? Монах задумался. Он, Монах, сначала не врубился, потом сообразил, но отвлекся и тут же забыл. Что же было сказано? Пришел на выставку пьяный, добрал шампанским, всех обругал, но не дрался. Хвастался. Потом уснул на диване. Что же это было? И к Ондрику пришел… полюбоваться «Голубой женщиной»? Полюбовался, что называется. Со скандалом и битьем посуды. Интересно, что он сказал бы про Марка Риттера? Назвал бы мазилой? Однозначно. Ладно, прервал себя Монах, так можно додуматься до чего угодно. Нужна информация. А ее нет. Значит, работаем с тем, что есть, и проникаем в суть, возможно, не до конца осмысленную. Он достал из стола флешку, переданную мэтром Рыдаевым. Ему казалось, он знает запись на память, все девять минут. Если камера записывала всю ночь, скажем, с двенадцати до прихода Реброва, то это несколько часов. Видимо, Ребров сделал копию с оригинала, выбросив длинноты, когда ничего не происходило, оставив самый смак. Монах смотрел видео уже в который раз. Красивая девушка! Изящная, стремительная, гибкая… Длинные светлые волосы, смеется, запрокинув голову; отталкивает Речицкого, он в ответ бьет ее по лицу. Сволочь! Хватает ее, она отбивается. Подонок! Провал. Дальше он целует ей руки и просит прощения. Помирились. Все равно подонок! Запись плохая, Речицкий узнаваем, потому что они его знают. Его лицо, полное ужаса; он мечется, собирая вещи. Она лежит, разбросав руки, полуприкрытая простыней, зловещие черные пятна на белом… Жаль, нет сцены убийства, не повезло. Других сцен, возможно, тоже нет, но они не суть важны. А тут дефект на самом интересном… …Монах уснул около трех утра, а в восемь его разбудил звонок Добродеева. – Я еще сплю, Лео, иди к черту! – прорычал Монах. – Мы договаривались на десять! – Христофорыч, у нас новое убийство! – прокричал Добродеев. – Я в редакции, смотрю криминальные сводки! Вчера! – Кто? – Монах мгновенно проснулся. – Ну! – Кирилл Юшкевич! – Кирилл Юшкевич? – с недоумением повторил Монах. – А он тут каким боком? Как? – Их сбила машина, они возвращались из театра… – Они?! Что с Ларой? – перебил Монах. – Она жива? – Жива, но не пришла в себя. В коме. – К ней можно? – Ну-у… – протянул Добродеев. – Нет, наверное. – Понятно! Одеваюсь! Заедешь через двадцать минут! …Он сидел у ее кровати, держал ее руку в своих, всматривался в бескровное лицо. На тумбочке стоял ящик с экраном, где мигали зеленые огоньки; в вене торчала зафиксированная игла капельницы. Добродеев стоял у двери, прислушиваясь к шагам в коридоре. Монах рассматривал ее исцарапанные в синяках руки, короткие ногти, покрытые бледно-розовым лаком, вспоминал, как впервые увидел ее на вернисаже у Ондрика, ее синее платье и серебристый лак на длинных ногтях… говорят, их теперь наращивают. Лезут же глупости в голову! Он закрыл глаза и, не выпуская руки Лары, стал тихонько раскачиваться и едва слышно гудеть. Добродеев только глаза закатил: опять Монах взялся за свои шаманьи штучки! Не хотелось бы, чтобы их застукали во время сеанса, мало того что проскользнули без спроса, так еще и черная магия. – Христофорыч, нам пора, – прошипел Добродеев. – Завтра придем опять. Пошли! Монах словно не слышал: раскачивался и гудел. Добродеев от нетерпения взмок. Монах внезапно замер. Посидел неподвижно с закрытыми глазами и спросил, повернувшись к Добродееву: – Ты что-то сказал? – Нам пора, Христофорыч. Монах поднялся… …Они сидели у Митрича, и тот уже нагружал свою дребезжащую тележку. Монах был насуплен, Добродеев пытался достучаться до него и лез с вопросами. – Ну что, будет жить? – спросил уже в который раз. – Если захочет, – туманно ответил Монах. – В смысле? – Она неблагополучный человек, Леша, депрессивный. – Ты уверен? Молодая, красивая, богатая, откуда депрессия? Кирилл ее очень любил, это бросалось в глаза. Сейчас ей, бедняге, придется туго. Не повезло им у нас, лучше бы они сюда не переезжали. Он спас ей жизнь, если бы он ее не оттолкнул, погибли бы оба. Прямо античная трагедия! Герой погибает, спасая любимую. – Он помолчал. Монах тоже молчал. – У нее сильный ушиб головы, я говорил с врачом, они не знают, когда она очнется. |