Книга Доверие, страница 131 – Пенелопа Дуглас

– Они все завещали тебе, разумеется, – говорит женщина. – Это для отчетности.

В папке лежит завещание родителей. Мое внимание сразу же возвращается к супу.

Боже, какая разница? Мне вырвали сердце, и оно до сих пор валяется на их подъездной дорожке в Чапел-Пик.

Я моргаю, отгоняя слезы. Нужно оставить попытки понять, как он мог отпустить меня. Мне к такому не привыкать.

По крайней мере, родители обеспечили меня. По крайней мере, я удостоилась упоминания в завещании. Это доказывает, что они хотя бы немного заботились о моем благополучии.

Комфортная жизнь – единственное, в чем я не знала недостатка благодаря им. Я баснословно богата. Если захочу, мне до конца своих дней даже пальцем пошевелить не придется или вообще выходить из дома.

Шесть месяцев назад я, возможно, была бы благодарна за это.

– Не оставайся здесь, – умоляет Мираи. – Поживи у меня. Или сними квартиру? Тебе необходимо общество других людей.

Выпрямившись, отодвигаю от себя тарелку.

– Ты меня уже знаешь. Несмотря на мою бесхарактерность… мне никто не нужен.

Я шучу. Мне нужны те, кто делает сладости и… Netflix.

– Нуждаться в ком-то – это не признак слабости, – говорит женщина, наблюдая за мной. – Кроме тех придурков. Если бы я знала, что они сделают, не позволила бы тебе сесть в самолет. Дважды.

– Перестань. – Качаю головой, внезапно ощутив ужасную усталость. – Все было совсем не так. Я не ребенок. Уже давно не ребенок.

Она отводит взгляд, плотно сжав губы, но ничего не говорит.

По пути в аэропорт я рассказала ей обо всем. Мираи пришла в бешенство, чуть в кювет не угодила и была готова развернуть машину, чтобы разобраться с моим дядей. Я упросила ее не делать этого и плакала на протяжении всего полета до Лос-Анджелеса.

Не собиралась делиться подробностями, однако мне нужен был взгляд со стороны. Полагаю, я нуждалась в новом друге.

– Они – моя семья, – произношу мягким тоном. – Мы вынужденно оказались вместе, и случилось то, что случилось.

Не она была на моем месте.

Моя единственная ошибка в том, что я влюбилась в одного из них.

Судя по ее виду, Мираи хочет сказать что-то еще, но в итоге кивает, пока закрыв эту тему.

– Картер патрулирует территорию, – сообщает она, надевая свои туфли на каблуке. – Я захвачу вещи и приеду позже.

– Со мной все в порядке, – уверяю ее.

Охрана здесь. Ей незачем оставаться на ночевку.

Мираи спокойно смотрит на меня.

– Просто позволь мне позаботиться о тебе, ладно?

Что-то в ее голосе заставляет меня заткнуться. Словно ей надоело просить по-хорошему.

Джейк такой же. Я слабо улыбаюсь.

Она обнимает меня. Закрыв глаза, тоже крепко сжимаю ее в объятиях.

Попрощавшись, Мираи уходит. А я смотрю на завещание, опершись локтями на стойку.

Но на самом деле не замечаю ничего, кроме серебряного кейса, который вижу слева краем глаза.

Я перевожу взгляд на урну, напоминающую большую шкатулку для драгоценностей из чистого серебра с витиеватой гравировкой. Мираи хранила ее у себя и сегодня отдала мне. Одна урна для двоих.

Родители хотели, чтобы их похоронили во дворе под деревом с качелями, явно ни разу не усомнившись в том, останусь ли я здесь или продам особняк.

Накрыв лицо ладонями, испускаю стон. Тупая боль в животе не утихает, словно что-то буравит меня изнутри; глаза наверняка опухшие, хоть я и не смотрелась в зеркало со вчерашнего утра, когда представляла себя беременной ребенком Калеба.

Господи, вчерашнее утро. Как все могло так кардинально измениться всего за один день?

Я соскальзываю со стула, сую руки в карман толстовки и брожу по дому, изучая перемены в обстановке. Вещи и мебель по-прежнему на своих местах, выглядят так же, как раньше. Просто теперь я смотрю на них иначе.

Камин использовался лишь напоказ во время вечеринок или для праздничных фотографий. К тому же он газовый, дрова ему не нужны – ни потрескивания дерева, ни запаха горящей коры.

Каждые несколько лет комнаты заново декорировали. Почти нетронутую мебель меняли на новую. Ни разу в жизни я не валялась на диване, смотря телевизор, не делала попкорн для вечерних киносеансов.

Мальчики в два счета перевернули бы тут все вверх тормашками. Я качаю головой, представляя оленью голову над каминной полкой.

Поднявшись на второй этаж, останавливаюсь в коридоре, готовая свернуть налево к своей комнате, однако замираю и смотрю вправо. Дверь родительской спальни закрыта. Я подхожу к ней, сжимаю ручку.

Холод латуни пронизывает меня до костей, и я буквально слышу их голоса по ту сторону. Стеклянный стакан, из которого пьет мать, звякает о мраморную столешницу; таблетки, которые принимает отец, настраиваясь на напряженный день, стукаются о флакон.

Мне нужно было говорить.

Кричать, плакать…

Нужно было задавать вопросы.

Отпустив ручку, оставляю дверь закрытой и иду в свою комнату. Едва переступаю порог, мои легкие будто переполняются. Не знаю, в чем дело, но из груди вырывается тихий смех, а из глаз одновременно текут слезы.

Мрачные постеры с Вирджинией Вульф ^[30], фото со мной в задумчивых позах, смотрящей вдаль на ветру.

Боже.

Родители всегда хранили мои свежие снимки на случай, если понадобится показать их в процессе интервью, но дизайнер, повесив несколько фотографий в моей спальне, не посчитал это странным.

И серый цвет. Кругом серый цвет.

Серое меховое покрывало. Серые стены. Серый ковер. Будто декорация из «Плезантвиля» ^[31]. Даже страшно в зеркало смотреть.

Я стою на месте, не имея никакого желания заходить сюда. Эта комната никогда не была моей.

Не осознавая, что делаю, разворачиваюсь, спускаюсь обратно в кухню. Достав чайную свечу с зажигалкой, беру урну с прахом родителей под мышку и иду в гараж, где в одном из ящиков нахожу садовую лопатку.

Просто сделай это. На похоронах я не смогла встать и показать им, себе, да кому угодно, что моя душа не была искалечена к чертовой матери, но мне под силу исполнить их последнее желание.

Поспешив во двор, огибаю дом, направляюсь к дереву. Качелей из шины, которые Мираи срезала и оставила лежать на земле, уже и след простыл.