Онлайн книга «Угрюм-река»
|
– Да, очень, очень жаль, что Прохор Петрович не с нами. Это, это... О, хи из э грет ман! [4] Очшень светлый ум... Ну-с, мистер Протасов, я вам ставил свой вопрос. Я жду. Инженер Протасов вместо ответа взглянул на запястье с часами, сказал: «Ого! пора...» – и стал подыматься. – Разрешите, Нина Яковлевна... – Ага, ага! Нет, стойте, – захохотал мистер Кук и дружелюбно схватил его за руки. – Я вам ставил свой вопрос. Угодно ответить? Нет? – Потом... А впрочем... В двух словах. Он стоял, приземистый, плотный, мускулистый, обратясь лицом к американцу. Нина Яковлевна очарованно глядела Протасову в рот, ласкала его улыбнувшимися глазами. Он сбросил пенсне и, водя вправо-влево пальцем над горбатым носом мистера Кука, с запальчивой веселостью сказал: – Мы вас побьем. Вас двое, нас – коллектив. Побьем, свяжем, завладеем вашим золотом и... заставим вас работать на коллектив... До свиданья! – Где? – выпалил американец. – На поле битвы. Все засмеялись, даже пристав. Мистер Кук засмеялся последним, потому что ответ Протасова он понял после всех. – Что? Вы насильно завладеете нашим золотом? О нет! – воскликнул он. – На чужую кровать рта не разевать, как говорит рюсский очшень хорош пословиц... Его реплика враз покрылась дружным хохотом. Вечер. Отдудила пастушья свирель. Коровы давно в хлевах. Охладевая от дневного зноя, тайга отдавала тихому воздуху свой смолистый, терпкий пот. Любовница пристава Наденька встретила Прохора возле околицы. – Стойте, стойте! Илюша, осади... Илья Сохатых правил парой. Взмыленные кони остоповали. – Ну? – грубо, нетерпеливо спросил Прохор вертлявую Наденьку. – Можно на ушко? Наклоните головку... – Наденька подбоченилась и, потряхивая грудью и плечами, развязно встала возле тарантаса. Лицо Ильи Сохатых сделалось улыбчивым, сладким, приторным. – Не ломайся, без финтифлюшек! – оборвал Наденьку Прохор. Лицо Ильи Сохатых сразу нахмурилось, лукавые глаза не знали, что делать. – Ну?! – холодно повторил Прохор, разглядывая что-то впереди на ветке кедра. С тех пор как Наденька изменила ему с заезжим студентом, она стала физически ненавистна Прохору. Он тогда избил ее до полусмерти, хотел выселить из резиденции, но, по ходатайству влюбленного в нее пристава и за какие-то его высокие заслуги, Прохор передал ему Наденьку вместе с выстроенным ей голубым домиком. Себе же сразу завел двух любовниц – Стешеньку и Груню. Наденька меж тем продолжала любить Прохора и всяческой лестью, клеветой на других, подлыми делишками старалась выслужиться перед ним, вернуть его себе. Наденька, пожалуй, опасней пристава: ее хитрое притворство, лесть, соблазнительные чисто бабьи всякие подходцы давали ей возможность ласковой змейкой вползать в любой дом, в любую семью. – Прохор Петрович, – сказала она шепотом, и давно наигранная таинственность покрыла ее лицо, как маска. – Федор Степаныч сами уехатчи в Ключики, рабочие там скандалят, оченно перепились. А мне приказали передать вам насчет батюшки, насчет проповеди ихней сегодня в церкви. Многие рабочие готовятся требовать... Батюшка принародно их на это науськивал. Вот, ей-богу, так! – Что требовать? На кого науськивал? Говори толком... – Прибавки требовать, прибавки! Очень малое жалованье им идет... – Кому? Попу? – Да нет же! Господи... Рабочим! И Наденька, путаясь, облизывая губы, крутясь – по тридцать третьему году – на каблуках девчонкой, передала Прохору Петровичу все, что надо. В тарантасе пять ружей – два своих да три чужих, рыбачья сеть, два утиных чучела, груда битой птицы. Прохор, в кожаной шведской куртке, в кожаной фуражке, выбросил к ногам Наденьки пару рябчиков и куропатку. Ни слова не сказал ей, не простился, только крикнул: – Пошел! – И лошади помчались. Илья Сохатых хотел пуститься в обличительную по адресу отца Александра философию, но дорога очень тряская, того и гляди язык прикусишь. Илья вобрал полную грудь пахучего воздуха, до отказа надул живот, чтоб не растрясло печенки, и молчал до самого крыльца. – А отец Александр – не священник, а – между нами – целый фармазон, – все-таки не утерпел он, слезая с облучка. – За компанию-с, Прохор Петрович! Благодарим покорно за охоту-с... – Пришли десятского... – Слушаю-с!.. И уж позвольте вам, как благодетелю... – Он подхалимно склонил набок кудрявую, длинноволосую, как у монаха, голову и по-собачьи облизнулся. – Хотите верьте, хотите – нет. Ну тянет и тянет меня к этой Надюше. Что-то такое, понимаете, в ней этакое... Какой-то индивидуум, например. Прохор пожевал усы, подвигал бровями, хотел обозвать Илью ослом, но передумал. – Пришли десятского, – хмуро повторил он и нажал дверной звонок. Он поздоровался с женой довольно сухо. – Вот что, скажи своему попу... Впрочем, я позову его сюда. Он стал звонить в телефон. – Слушай, Прохор... Будь корректен... Кто тебе накляузничал? – У Прохора везде глаза и уши. Алло! Это вы, отец? Я вас прошу на минутку к себе. Больны? Тогда я за вами пришлю лошадь, хотя тут два шага. Что? Тогда я иду к вам. До свиданья. – И я с тобой, – испуганно сказала Нина. – Зачем? В качестве защитницы?.. Ну, так знай... Ежели он... Я его в двадцать три с половиной часа – марш-марш, подорожную в зубы – и фюить! Нина вся подобралась, тряхнула головой и быстро вышла из кабинета, хлопнув дверью. Потом приоткрыла дверь и крикнула: – Ты этого не посмеешь!.. Не посмеешь... Горничная доложила, что пришел десятский. – Зови! Рыжебородый десятский, весь какой-то пыльный, заляпанный грязью, кривоногий, вошел браво, снял казацкую папаху – у пояса нагаечка висит, – поклонился хозяину и стал во фронт. – Что прикажете-с? Прохор сел в кресло, сбросил тужурку в угол. Десятский на цыпочках подкрался к ней, бережно положил на диван; опять стал во фронт и легонько откашлялся в кулак. – В тарантасе три ружья. Отнеси в контору. Взыскать с Андрея Чернышева, Павла Спирина и Чижикова Ивана по три рубля за самовольную охоту в моих угодьях. Накласть им по шее. За рыбачью сеть... – С Василия Суслова? – С него... Тоже три рубля. Запомнил? Ступай! Через десять минут Прохор был у священника. – Рад... Несказанно рад. Садитесь, гость дорогой. – Священник нырнул левой рукой под рясу, вынул табакерку, хотел понюхать, передумал, положил табакерку на край стола. |