Онлайн книга «Угрюм-река»
|
Нина одна, и Марья Кирилловна одна: старики на мельницу собрались – кутнуть, должно быть, взяли припасов и на тройке марш. Царский преступник Шапошников один, и Анфиса Петровна одна. Скучно. Ибрагим один, и Варвара-стряпка одна. Илья Сохатых куда-то скрылся. Ну как же можно в такую ночь томиться в одиночестве? Темно. Даже месяц и звезды куда-то разбежались: пусто в небе, тихо в воздухе, лишь неумолчная капель звенит. Марья Кирилловна еще не ложилась. Она готовит Нине в подарок третью дюжину платков – строчку делает. Лампа в зеленом абажуре, под лампой серый кот клубком. Скрип шагов... – Извиняюсь, Марья Кирилловна, – подошел к ней на цыпочках Илья Сохатых. – Ради Бога, пардон... Осмелился, так сказать... Как это выразиться... – Что надо? – Позволю себе присесть, нарушая ваше скучающее одиночество, – сел он в кресло. – Ужасная капель, Марья Кирилловна, во дворе. Все бочки преисполнены замечательной водой. Ах, какая вода, Марья Кирилловна! Та смотрела на него круглыми, добрыми, ничего не понимающими глазами. – Ты почему это вырядился? Даже ботинки лакированные. Он вдруг откинул чуб и выпучил глаза. – Марья Кирилловна!! – крикнул он так громко, что кот вскочил. – Марья Кирилловна! Я в вас влюблен до чрезвычайной невозможности... Ради Бога, не гоните меня, ради Бога, выслушайте... Иначе, в случае отказа, недолго мне и удавиться... Мирси. – Что ты, что ты? – смутилась, испугалась хозяйка. – Маша!.. – Приказчик бросился перед нею на колени и облепил ее всю поцелуями, как пластырем. – Дурак, осел!.. – нервно хохотала хозяйка. – Пьяная морда, черт!.. Убирайся вон!.. ... – Что же мне с тобой делать-то, Красная ты моя шапочка, – грудным печальным голосом проговорила Анфиса. – Хочешь еще чайку? – Что хотите, то и делайте со мной, Анфиса Петровна. Хотите, убейте меня... Мне все равно теперь. – Шапошников был уныл, угрюм. Говорил глухим, загробным голосом, заикался. Он за эти дни внешне опустился, постарел, одик. Под глазами от частой выпивки – мешки. И костюм его был старый, рваный, стоптанный. Жалость в глазах Анфисы, и рука ее тянется к графинчику. – Пей, Шапкин, не тужи... Эх, Шапкин, Шапкин! И ты ни капельки не лучше прочих, и тебя тело мое потянуло... Ага!.. Руками замахал! Скажешь – нет? Скажешь – душа? Вы, кобели, вот к какой душе претесь... – Она порывисто подхватила чрез голубую кофточку ладонями, как чашами, упругие груди свои и встряхнула их. – Вот ваша душа!.. Все, все, все... Даже отец Ипат. Она часто, взахлеб, дышала, глаза ее блестели не то смехом, не то презрением и болью. – Эх, черти вы!.. – выразительно проговорила она и выпила наливки. У Шапошникова засвербило в носу; он вытащил из кармана какую-то портянку, быстро спрятал, вытащил тряпочку почище, высморкался и сказал: – Я за других не отвечаю. Я отвечаю за себя. Все естество мое: нервы, мозг и каждый атом тела – в вашей власти. В вас, Анфиса Петровна, необычайно гармонично сочетались ум, красота и высокие душевные качества. Только не каждый это может заметить... – Черт с ангелом во мне сочетались... Вот кто... – Не знаю, не знаю... – тихо сказал он. – Не знаю, не знаю, – сказал он громче. – Это все равно... А я люблю вас! – крикнул он. И крикнула стряпка купецкая Варварушка, когда к ней, к сонной, полез с нежностями Ибрагим. – Тьфу ты пропасть! – промямлила она. – Напугал до чего... Тьфу!.. И когда ты, окаянный, в ердани-то креститься будешь, черт немаканый, прости ты меня Бог?.. Под большим-большим секретом Нина все-таки показала серьги Прохору. – Гляди, это удивительно... Как раз под стать моей брошке. – Да, действительно, – сказал Прохор, сравнивая бриллиантовые серьги – подарок Петра Данилыча – и бриллиантовую, в платиновой оправе, принадлежащую Нине брошь. Куприяновы снимали просторную избу. Пол устлан цветистыми дорожками, стены чисто выбелены, под расписным потолком качался сделанный каким-то захожим бродягой белый, из дранок, голубь. Прохор запер на крючок дверь и обнял Нину. Девушка обхватила его шею. Целуя невесту, Прохор говорил: – Можешь ты быть моей женой?.. Вот сейчас, сию минуту? – Что ты! – оттолкнула его Нина. – Как, до свадьбы? – Да, сейчас. – Ради Бога, Прохор... К чему ты оскорбляешь меня?! – Странно. – Что ж тут странного? – Да так... Какие-то вы все, городские барышни, монашки, недотроги. Он стал ходить взад-вперед по комнате. Нина следила за его походкой. – А вдруг я разлюблю тебя? – спросил он. – Женюсь, а потом возьму да и разлюблю... – Знаешь что? – сказала Нина. – Почему ты мне не показал того письма?.. Кому писал? Ей? Анфисе? И почему ты не познакомишь меня с этой женщиной? Почему? – Зачем тебе? – Хочу. Прохор расстегнул и вновь застегнул кавказский пояс на своей поддевке и задумчиво сказал: – Потом... Когда-нибудь... При случае. – А я сейчас хочу. – Сейчас? Она спит давно. ...Но Анфиса не спала. Взволнованная, обворожительная, с распущенными косами, она стояла перед охмелевшим Шапошниковым, говорила: – Эх ты, дурачок мой пьяненький... Ложись-ка спать... – Анфиса, Анфиса Петровна, – сложив на груди руки, трясся Шапошников; по щекам, по бороде его текли слезы. – Я знаю, что вы не можете полюбить меня. Тогда убейте меня... Умоляю!.. Отравите, зарежьте! Он повалился на сундук вниз лицом и завыл жалобно и жутко каким-то тонким, щенячьим воем: – Собакой!.. Да, да... Собакой буду... ползать у ваших... ваших ног... Анфисе тоже хотелось плакать. Она глубоко вздохнула, глаза ее в большой тоске; нежно, бережно погладила согнутую спину Шапошникова, сказала: «Ничего не выйдет, брось». Затем проворно раздела, разула его. Тот не сопротивлялся. Подвела к своей кровати, положила на кровать под чистые простыни, под одеяло. – Боже мой, Боже мой, – шептал Шапошников, – что же это такое творится? Сон, явь? Все в нем дрожало, мускулы лица подергивались, широкий шишковатый лоб вспотел, борода тряслась. Анфиса сняла с божницы маленький нательный, на шнурке, образок. – Вот Богородица, всех скорбящих радостей, – сказала она. – Веришь ли в нее, Шапочка? – Нет, не верю... – Крестись, целуй. Она защитит тебя. И вся скорбь твоя, как воск от огня, растопится. – Анфиса надела икону на волосатую грудь его, сказала: – Весь ты в шерсти, как медведь... Ну, ничего, Господь с тобой!.. Спи, соколик. |