Онлайн книга «Угрюм-река»
|
Сел в корму и с силой взмахнул легким, как соломинка, веслом. Течение стало быстрее, мелькали кусты, тонули в водоворотах широкие листья кувшинок с распускавшимися бутонами. А вот и приплесок с мелким сыпучим песком. Прохор причалил, быстро разделся и бухнулся в воду. Июньская вода все же была прохладна. Дул крепкий ветерок, обрызгивал воду серебристой рябью, гнал облака пищавших комаров в тайгу. Прохор фыркал, отдувался, гоготал, сплавал на ту сторону, нарвал фиалок и царских кудрей, расцветил букет огнями желтых лилий и поплыл обратно. – Что за черт? А где же белье?! Лодка была пуста. Очевидно, смахнуло ветром. Он вскочил в лодку и проворно схватился за весло. – Ау! – вдруг прозвучало из кустов. – Эй! Отдай! Это ты взяла? Татьяна, ты! – Иди, миленок, ко мне... Иди!.. Прохор, скорчившись и стыдливо прикрывшись рукой, сидел в лодке. Что ж ему делать? – Иди... Ну, скорей... Красавчик мой! Прохор еще не знал женщин, но чувство созревающего мужества частенько беспокоило его. И вот теперь... Сквозь шелестевшую листву голубело платье Тани, словно невидимая рука сыпала сверху незабудки. – Отдашь или нет?! Я озяб. В ответ – задорный смех. В Прохоре закипело раздраженье. Он бросил колючее слово. – Ушла. Ну тебя! Подурачиться нельзя... – обидчиво крикнула Таня, и кусты зашуршали, как от удалявшейся лодки камыши. Прохор, все так же прикрываясь и вздрагивая от свежего ветра, побежал к одежде. Его стройное тело, еще не обсохшее от воды, белело на солнце, как снег. Ветер мешал надеть рубаху, трепал рукава, озорничал. Прохор запутался головой в одежде и вдруг... его ноги кто-то обхватил и жарко припал к ним. – Нахалка! Ну и нахалка! – весь сжавшись от стыда, с гневом оттолкнул он Таню и, не владея собой, ударил ее. Девушка вздрогнула, запрокинула голову и умоляюще глядела в его лицо, безмолвная. Прохор тяжело рванулся прочь, бросился на землю и стал, ругаясь, одеваться. Голос его осекся, сделался слабым: – Ну и девки у вас... А! Первый раз видишь и лезешь. А та привалилась к нему, вся дрожала. Возвращались они в лодке по густым розовым волнам. Страшная, влекущая к себе глубь внизу, и кругом пахло разомлевшими под зноем цветами. Глаза Тани были закрыты; она улыбалась, обнажив свои белые ровные зубы. Прошла неделя. Шитик был налажен. Заготовленные впрок сухари высушены великолепно – звенели, как стекло. Можно было отправляться в путь, но Прохор медлил. – Вода еще не пришла, – говорил он. – Знаем мы эта вода. Нэ надо, Прошка... Рано дэвкам любишь, больно молодой, – журил его Ибрагим, сидя под окном и натачивая об оселок кинжал. Вот на Кавказе у них другое дело: там солнце, как адов глаз, горячее, там в январе миндаль цветет, и люди созревают быстро. Нет, нехорошо Прошка поступает. Не за тем посылали его мать-отец в неведомую сторону. Кто в ответе будет, ежели с ребенком грех случится? Он, Ибрагим. Кто клятву дал, что ребенок будет цел? Кто? – Я не ребенок! – крикнул Прохор. – Запомни это. – Он крупным шагом, стараясь громко стучать в пол подкованными сапогами, подошел к стене, сорвал с гвоздя бешмет и вышел на улицу. Ибрагим, как был, согнувшись над кинжалом, так и остался, только прищелкнул языком и посмотрел вслед Прохору, словно старый орел на соколенка, впервые выпорхнувшего из гнезда. Вечер был тихий. Солнце упало в тучи, вода в реке стала сизой, задумчивой, и кровь обнаженного обрыва потемнела. Вдали погромыхивало: наверное, к ночи гроза придет. Чтоб прогнать восвояси докучливых комаров и мошек, молодежь замкнула себя в огненном кольце: кругом пылают-пышут в небо веселые костры, а в середке – лихая песня, пляс. Шире раздайтесь, братцы! Прохор в круг вошел. Громче, дружней пойте песни, сегодня Прохор правит отвальную, а завтра... Эх, что там про завтра толковать: пой, кружись, рой землю каблуками! Грянула звериным ревом песня: Я любила Феденьку За походку реденьку... Я любила Васеньку За бумажку красненьку! Прохор в шелковой похрустывающей рубахе, перехваченной по тонкой талии серебряным кавказским поясом – подарок Ибрагима, – сложив на груди руки, отплясывал возле веселой Тани. А плясовая разухабисто гремела, крепко похлопывали в такт мозолистые ладони. Здоровые глотки парней и звонкие девичьи голоса далеко разносят песню во все стороны. Плывет песня над рекой, толкается в берега, в тайгу и, будоража пламенные гривы костров, улетает ввысь, к сизой, придвинувшейся вплотную туче. Я любила Мишеньку За зелену вышивку. Я любила Петеньку За шелкову петельку. Высоко подпрыгивает Прохор, ударяя каблук о каблук, крутится-крутится, не спуская с милого лица влюбленных глаз. А Таня вся ослабла от какого-то сладкого томленья, тихо улыбается Прохору, лениво взмахивает в воздухе каемчатым платком. – Целуй! Прохор, целуй! – раздалося от костра. Прохор притянул к себе Таню, обнял; та жеманно подставила губы, не отталкивая его и не воспламеняясь: игра ведь, не взаправду... Но тут, словно бревном по голове, ударил Прохора злой, сиплый, как у пьяницы, голос, скандально заоравший: Целовала Прохора, После три дня охала, Купец в лодочке уплыл, Таньку навек загубил. – Ха-ха-ха!! – заржал, всколыхнулся воздух. – Молчи, Оська! – с хохотом закричали парни. – Он тебя вздует... Он за черкесцем сходит. У Прохора на голове зашевелилась шляпа. Он шагнул к кострам, где сидели парни. – Это кто? – Его голос был упруг и мужествен. – Ты?! Перед ним, задрав вверх ноги и вытянув руки, словно обороняясь от неминучей трепки, лежал на спине верзила-парень и тонким, щенячьим голосом притворно выкрикивал: – Я... я это. Ей-богу, я... Таперя зашибет меня купец. Вот те Христос... Братцы! Заступись... Огонь костров освещал его толстогубый, насмешливо кривившийся рот и прищуренные пьяные глаза. Медные глотки сотряслись смехом. – Черт! – ругнулся Прохор. – Ты издеваться?! – Он ловкой хваткой сорвал с ноги верзилы заляпанный глиной сапожище и, размахнувшись, запустил им в своего обидчика. Тот хрюкнул, вскочил и грудью полез на Прохора. – А, купчишка! Ты так-то? – Уйди! – Ты наших девок забижать?! Братцы, катай его! Тут врезались между ними парни, а девки подняли неимоверный визг. – Прошенька, голубчик! – всхлипывала Таня, увлекая за собою Прохора. |