Книга Прекрасные сломанные вещи, страница 62 – Сара Барнард

– Да! – оправдываясь, сказала я. – Ко всем чертям.

– Но если серьезно, ты ведь подумала, что сделаешь, если тебя поймают? – наседала она.

– Слушай, перестань. Не порть мне веселье.

Она рассмеялась в голос:

– Я так тебя люблю.

– Тогда хватит обращаться со мной, как с ребенком, – сказала я и потрясла зонтом, чтобы вода закапала ей на лицо. – Не забывай, что я старше.

– Месяца на три. – Она широко заулыбалась. – Это вряд ли считается.

Я решила проигнорировать ее реплику.

– На самом деле мне даже хочется, чтобы меня поймали, – сказала я и, пока говорила, поняла, что это была правда.

Меня снова охватило безрассудство, которое заставило меня выпрыгнуть из окна и спуститься с крыши гаража.

– Хммм… – неопределенно отозвалась Сьюзан.

– Тогда они поймут, до чего доводят попытки разрушить нашу дружбу, – объяснила я. – Им придется смириться, и тогда мы сможем тебе помочь.

Я почувствовала, как она ощетинилась.

– Помочь мне?

– Ага.

– Мне не нужна помощь. Ты ведь имеешь в виду, что они примут как факт, что мы дружим, и оставят нас в покое, да?

Я помолчала, пытаясь понять, как лучше ответить. Говорить, что я действительно думала, судя по всему, не стоило. Я думала, что ей явно нужна помощь и что проблемы как раз у нее, а не у меня.

– Это тебе приходится сложно, – сказала я самым беззаботным голосом, чтобы она знала, что я ее не осуждаю.

Сьюзан отступила на шаг назад из-под зонта. Я остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на нее.

– Ты ничуть не лучше их, – яростно проговорила она. – Это ужасное слово. Сложно. Ненавижу его. Что оно вообще значит?

Черт.

– Оно значит, что тебе приходится нелегко. Это не плохое слово.

– Конечно, плохое! Посмотри на нас!

Она обвела нас жестом. Я беспомощно стояла под зонтом, а она уже вымокла. Потом Сьюзан показала куда-то в ночное небо.

– Ты хочешь исправить меня, как и все остальные. Хочешь, чтобы мне стало лучше, чтобы ты смогла гордиться собой.

Я хотела было возразить, но передумала.

– Конечно, я хочу, чтобы тебе стало лучше. Но я не пытаюсь тебя «исправить», и мне не нужно собой гордиться.

Она посмотрела на меня с сомнением.

– Иди обратно под зонт, бешеная, – сказала я нарочито энергично. – Можешь орать на меня, но необязательно делать это под дождем.

Она против воли улыбнулась.

– Я на тебя не орала.

– Совсем чуточку.

Она, однако, осталась на месте. Я театрально простонала, сама пошла ей навстречу и вытянула зонт так, чтобы он закрывал нас обеих.

Мы снова пошли, на сей раз в тишине. Вскоре она сказала, и голос ее звучал по-прежнему несколько расстроенно:

– Вот обязательно тебе было упражняться в бунтарстве, когда идет дождь?

– Когда я вышла из дома, дождь еще не начался. И я не посмотрела прогноз, вылезая из окна. Уж извини.

– Ошибка новичка, – ответила она.

– Что ж, я собой не горжусь.

Она рассмеялась.

– Ладно, ладно, прости, что сказала это. Мне просто часто такое говорят.

– А разве это плохо, что люди хотят тебе помочь?

– Нет, но мне начинает казаться, что со мной по-другому и не пытаются говорить. Словно все остальное не имеет никакого значения: я для них лишь бедная детка, которую бил папа. И вместо того, чтобы спросить, как я себя чувствую, они начинают сами мне об этом сообщать. «Наверно, тебе совсем плохо». «Наверно, ты винишь себя». «Наверно, ужасно быть на твоем месте». И потом они говорят, что мне нужно к психологу! А что сделает психолог? За деньги расскажет мне снова, как ужасна моя жизнь и как мне, должно быть, плохо?

Я не сразу поняла, что она закончила говорить: я пыталась вспомнить, о чем мы разговаривали в последние несколько месяцев. Может, я тоже говорила что-то подобное?

– Да, – сказала она.

– Что да?

– Ты тоже так себя ведешь.

– Ты что, услышала мои мысли?

– Нет, я прочла на твоем лице.

– А.

Что мне теперь сказать? «Ну извини»? Я по-прежнему думала, что переживать за кого-то – это совсем не плохо. А она чего ожидала? Что ей не будут сочувствовать?

– А знаешь, кто этого не делает? – Она заговорила спокойнее. – Рози.

Я почувствовала приступ обиды. Рози? Рози называла ее жалкой и шутила о том, что Сьюзан изображает из себя жертву.

– Она однажды сказала, что мне нужно просто забыть и жить дальше.

– Но это же ужасные слова, – сказала я, злясь на собственное бессилие.

– По крайней мере, это было честно. И правдиво. Эй, тут надо повернуть направо.

Она перехватила у меня зонтик и показывала в противоположную сторону – совсем не туда, куда я пошла. К железнодорожным путям.

Я ничего не понимала, но пошла за ней, спрятав голову под зонт и не зная, что сказать дальше.

– И мне надо быть как Рози? – спросила я наконец.

– Боже, нет. Я не это имела в виду. Дело вообще не в тебе. Просто к слову пришлось. – Она взяла меня под локоть. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Никто не умел так стремительно менять настроения, как Сьюз. Если бы у меня не было сестры с диагнозом (и настроения у нее менялись отнюдь не стремительно!), то я была бы уверена, что у Сьюзан биполярное расстройство. Может, так она пыталась защититься от жизни.

Мы помолчали. Я наблюдала за падающими каплями. Дождь понемногу стихал.

– Знаешь эту цитату? – спросила я. – Про дождь? Что-то про то, что в каждой жизни случаются свои грозы.

– О, да на хрен такие цитаты.

Меня удивила резкость ее ответа.

– А? Почему? Разве плохие слова?

– Не, это полная хрень. Ненавижу, когда люди делают из грусти что-то глубокое и прекрасное, что-то… – Она беспомощно взмахнула руками. – Что-то глубокомысленное. Вот, да, это слово. Нет тут ничего глубокомысленного. И прекрасного. Это полный отстой. Полная жопа.

– Ну…

Она перебила меня.

– Я думаю, это способ, чтобы негрустным людям стало лучше. Вроде как они думают, что грустить – это хорошо, это помогает лучше понять жизнь и боль и все такое. Знаешь, как говорят, что дождь похож на слезы? Да пошли они. Слезы – это слезы, от них болят глаза, но остановиться невозможно. Фу. А посмотришь на отфотошопленные фотографии плачущих девушек – ты замечала, что это всегда девушки? – и они такие все хорошенькие, такие невинные, такие трогательные. А на самом деле ты сидишь вся в пятнах, и нос распух, и во рту ужасный привкус каждый раз, как вдыхаешь воздух.