Книга Смотрители маяка, страница 44 – Эмма Стоунекс

— Ничего.

Он убрал брюки в шкафчик и протолкался мимо меня к выходу.

Так бы он выглядел, если бы я застал его с ней? Красное лицо, красные руки?

Винс падает на стул.

— Какой сегодня день?

Я не знаю. Знаю только то, что это твою лодку с порванным парусом я видел две луны назад и это ты махал мне рукой. Ты пришел за мной. Вот почему я отменил вызов. Я не хотел, чтобы они вмешались и прислали кого-то, кто отпугнет тебя.

Сид выпускает клуб дыма. Он смотрит на Винса холодными немигающими глазами рептилии.

— Ты мне кого-то напоминаешь, — говорит он. — У тебя нет семьи на севере?

— Нет. — Винс берет ломтик хлеба.

— Может, из других мест, где я мог тебя видеть?

Винс вздрагивает.

— Я ничего не вижу, — говорит он. — Я почти не вижу ваши лица.

— Ешь, — велю я. — И возвращайся в кровать.

— Мне нужно ведро.

— Я принесу.

— Надо вылить.

— Я знаю.

* * *

Время обеда. Незнакомец рассматривает меня поверх тарелки серебристо-голубыми глазами — цвета намерзшего льда на лобовом стекле в январе.

Сид явился на закате, после того как я увидел твою лодку. Два события, происходящие в одно время, не связанные и при этом связанные — об этом есть книга, «Коллизия сущностей». Я читал ее в световой камере прекрасным весенним днем, когда яркий свет проникал сквозь линзы, окрашивая их в пурпурный и зеленый, оранжевый и розовый — психоделический калейдоскоп. На это могут потребоваться дни, годы, тысячелетия, крик со звезд, эоны спустя услышанный на Земле. Я никому не рассказывал о тебе. Ты застенчив, ты должен мне доверять. Ты мне доверяешь? Я так тебя подвел.

Хочу сказать тебе, мне так жаль.

— Кто готовил? — поинтересовался Сид.

Я положил вилку и нож рядом и выровнял.

— Я.

— Мог бы получше взбить тесто. Жаба получилась плосковата.

— Жаба — это сосиска.

— Нет. Жаба — это тесто.

— Ты сделал отверстие в тесте и засунул туда сосиску.

— Эти сосиски выглядят как дырки. Они и есть дырки.

— Это долбаные консервы, — вмешивается Билл. — Называй их как хочешь. — Билл берет свою тарелку, собираясь подняться на маяк и поработать туманной пушкой. Он поджимает губы. Может, он подцепил ту же заразу, что и Винс. У меня предчувствие, что мы все ее подцепили и к утру будем мертвы.

Сид продолжает есть. Я слышу, как он перекатывает языком тесто во рту. После ухода Билла кто-то произносит:

— Он меня боится.

Это Сид или я?

— Это пищевое отравление. — Незнакомец вытирает пальцы кухонным полотенцем. — У вашего парня. Съел то, что не стоило есть.

— Что?

— Эти конфеты были для Билла. Только он не стал их есть.

Он улыбается, и все становится на свои места. Как детали головоломки.

— Но мы справимся, — говорит Сид. — Ты уже все понял, старичок, не так ли? У тебя хорошие мозги. Будет грустно, когда смотрители вроде тебя станут ненужными. Чем ты займешься, а? Тридцать лет — долгий срок для человека, которому не для чего жить, кроме хорошенькой жены. Но время от времени ты задумываешься, как бы ты жил без нее.

Смотреть на него — все равно что стоять на краю. Входить в комнату, где меня не ждут. Я не могу отменить то, что увидел своими глазами. Внутри мрак, он заполняет нас.

— Кто ты?

Тишину нарушает громыхание сверху, одинокий призыв туманной пушки — как будто киты перекрикиваются сквозь толщу черной воды. Вопросы без ответов.

— Утром я уеду, дружище. Не волнуйся на этот счет. — Потом он поворачивается к настенным часам и добавляет: — Без пятнадцати девять. Мне пора спать.

— Без пятнадцати девять, — повторяю я.

— Время ложиться спать и время вставать. — Он подается ко мне. Эти зубы. — Всегда так было и будет. Каждый день. День начинается, и день заканчивается. Так мне даже не приходится задумываться об этом.

* * *

Когда в полночь я поднимаюсь наверх, Билл сидит в камере и держит палец на курке. Голова поникла на грудь. Он не слышит мои шаги. Я останавливаюсь рядом с ним так близко, что вижу полоску розовой кожи под ушами, которой касались пальцы Хелен. Я хочу спросить его, как он собирался выйти сухим из воды.

Меня наполняет кровь; она течет по моим органам, сердцу, сосудам, я мешок с кровью.

— Билл.

Он дергается, пушка внезапно стреляет.

У-у-у-у-у-у-у-у!

— Вот дерьмо. Что?

— Ты уснул.

— Извини.

— От тебя никакой пользы, если ты спишь на посту. — Мне хочется встряхнуть его. Но здесь ты.

— Который час?

Он встает. Чуть не падает. Он бесполезен, крот, вылезающий из норы.

— Что-то не так? Ты ужасно бледен, Билл.

Он не смотрит мне в глаза.

— Просто устал.

— Ладно. Ты скоро уедешь. Будешь на берегу раньше нас, ты же ждешь этого с нетерпением, да, дружище? Скажешь Хелен, что я скоро буду с ней? Передай ей это от меня.

Я вижу, что он думает, не сказать ли мне, почти открывает рот: непроизносимые слова, которые можно так легко произнести.

— Ну же, Артур, — говорит он, и я не могу понять, чего он хочет.

— Топай вниз.

Он делает, как велено. Я стряхиваю сигарету.

* * *

Тридцать девять дней на башне

В два часа ночи я проверяю фонарь, горелку, перезаряжаю пушку, записываю данные о видимости и направлении ветра — я уверен, что это восточно-юго-восточный, но пользуюсь компасом, чтобы проверить. После поступления на службу я с удовольствием вспомнил старые приемы и полезные умения. Нас учили, как повесить дверь или пришить пуговицу, как печь хлеб, чинить электричество, готовить еду и зажигать огонь. Все, что полезно знать, но мужчины на суше не умеют и половины, особенно шить и готовить. Потом нас инструктировали, что делать с освещением, как оно работает и как его чинить, если что-то сломается. Все это кажется мне полезным — ни капли тщеславия, стремления самоутвердиться, ничего материалистического или не относящегося к делу. Думаю, если бы так сложилось, я неплохо мог бы жить один. Хелен никогда не думала, что ее задача заботиться обо мне, это против ее природы — считать, что женщина за это в ответе, и в то же время ей это не по душе — знать, что я не нуждаюсь в ней в практическом смысле.

Жаль, что она не знает, как она нужна мне в других смыслах. Невидимых. Важных.