Книга Парень для «Sекса», страница 48 – Елена Ровинская

– Говорят, ты адрес сменила.

Я молча кивнула, не зная, как он отреагирует на вторую часть новости. В прошлом он не любил делиться, но мой отец…

– И даже ориентацию, – Сонечка рассмеялась и закусив губу, послала мне темный и влажный взгляд.

Кан не упал со стула, не подавился, но ничего не сказал. Лишь посмотрел на меня чуть внимательнее, заставив теряться в догадках.

На этот раз, все было иначе. Он не хамил, не язвил, не пытался задеть меня. Соня болтала, непринужденно заставляя его говорить о том, где он был и что делал. Я молча слушала, удивленно приоткрыв рот. Я и понятия не имела, что он по-прежнему занимается медициной. Не напрямую: испортив руки, он навсегда оставил мечту стать нейрохирургом. Но ему все еще интересно ездить на семинары, изучать, хотя бы теоретически, новейшие достижения и ассистировать на тех операциях, что делает его мать.

Не знаю, насколько Соня смыслила в хирургии. Но Дима увлекся, порозовел и вдруг заговорил горячо и так возбужденно, словно вышел из сумрака и ожил. Это был первый наш разговор, когда он не наезжал на меня, а просто что-то рассказывал. И я, желая продлить момент, принялась задавать вопросы. Он отвечал. На этот раз мне не показалось: взгляд в самом деле был теплым. Горящим.

– Давай, – предложила Соня, – затащим его в постель?

Мы с ней стояли в туалете у зеркала и я как раз собиралась накрасить губы, но от ее предложения помада съехала к уху.

– Да нет, не сейчас! – смеясь, она протянула салфетку. – Когда будет можно…

– Ты спятила? – уточнила я, пытаясь стереть с лица багровую полосу.

За стенами туалета, набирая тона, тек очень насыщенный, диалог. Оратор взывал к собеседнику на отборных матах. Тот, в бешенстве, порывался ответить, но был для этого слишком пьян и не мог подобрать слова.

– А что такого? – порывшись в сумке, Соня достала тональный крем и несколькими уверенными штрихами исправила мне лицо.

– Ммм… Даже не знаю. Давай, тогда, и Кроткого позовем!

– Кроткий зарвался, – сказала Сонечка. – И речи быть не может, пока он не извинится и не оплатит, по крайней мере, твой кредит.

– Кан оплатил твой?

– Кан, насколько я помню, не материл меня при вас с Максом и уж тем более, из дома не выгонял.

– Ты спишь с ним?! – внезапно вырвалось у меня. – С Максимом?!

На миг Соня замерла, но не от смущения, а потому что слова искала. Затем вздохнула. Сказала мягко, но честно:

– Мы тогда вместе не были. Я ничего тебе не была должна.

Какое-то время я силилась не убить ее. За правду не убивают. Но обретенная недавно любовь, подверглась в этот миг серьезному испытанию.

– Тогда почему не сказала мне раньше?

– Раньше ты и не спрашивала.

Она отступила, бросила в ведро бумажное полотенце и еще раз осмотрела мое лицо.

– Ты никогда его по-настоящему не любила.

– Ах, правда?! – лицо занемело и вспыхнуло жаром. – Ну, слава богу! Мне-то, дуре казалось, что я любила.

– Дорогая моя, – ответила Сонечка и в ее голосе, впервые со дня знакомства, звякнул металл, – когда тебе кажется, креститься надо.

Я все еще стояла с открытым ртом, готовая повторить свой сеульский подвиг, когда она вдруг добавила:

– Я тоже в каком-то плане его люблю. Но не люблю, когда он борзеет.

Меня это сбило с толку.

– Я думала…

– Что? – она ухмыльнулась и, отвернувшись от меня, наклонилась к зеркалу. – Что только ты имеешь право спать с обоими сразу?

Я омертвела, обледенела, умерла изнутри. Перестав ухмыляться, Соня стала что-то подозревать. Она слегка побледнела, затем ее лицо исказилось, став виноватым.

– Постой, разве ты и Дима?.. – ее указательный палец чуть дрогнул, указав на меня. – Я думала… Погоди, разве вы не… Стой, но он же не просто так… Он к себе случайных не приближает!..

– Я – внучка хирурга Злобиной, которой он за ужином восхищался, – припечатала я. – Лучшей подруги его маман.

На этот раз, Соня покраснела и так смутилась, что я поверила. Так сыграть даже у нее бы не получилось.

– Прости, – сказала она. – Я думала, ты была от него беременна. Ты из Кореи ему звонила. При мне. Я точно помню, как ты звонила…

– Я не была от него беременна.

Она извинилась, на этот раз, одними глазами. Сжав губы, я простила ее: что мне еще оставалось? Ирка была права: лишь деньги дарят нам свободу и независимость.

Мы трое сидели в «Пуле».

Народу было немного: с тех пор, как «Пул» перестали посещать хоккеисты, большинство ушло вслед за ними, в «Госпиталь». Но мне «Пул» нравился. И мягкий свет, и кирпичные стены, и куча, навеки оставшихся здесь, приятных воспоминаний.

Бонечка, сидевшая у стойки, к ним точно не относилась. Она уже выпросила у Кана тысячу «в долг» и теперь пила, тихо радуясь про себя тому, что возвращать не придется. Кан ею брезговал. Это значило, что он не прижмет, как сделал бы Макс. Я молча думала: а ведь все могло быть иначе. Я сама могла бы сидеть здесь с ней. Такая же толстая, пьяная, некрасивая… И без сисек!

Видимо, Дима мыслил в том же ключе.

– Можешь поверить, что ты так выглядела?.. – спросил он почти касаясь губами моего уха.

Я задрожала, но не от слов, от прикосновения. Соня все еще была в туалете и я слегка повернула голову – чтоб видеть его глаза. Они были пустыми, как и всегда. Ничего абсолютно не выражали. И рука, лежавшая на спинке дивана, поверх моего плеча, была неподвижна.

Разочарование было настолько сильным, что я едва сдержалась, чтобы не заорать. Конечно, он был не виноват. Он ничего мне не обещал, это карты все обещали. Но равнодушие вкупе с оценками моей внешности, вывело меня из себя.

– Какая тебе разница, как я выгляжу? – я резко встала и пошла в туалет. – Сам выпей, похорошею!

– Ну? – спросила Соня.

– Баранки гну! – огрызнулась я, сжав пальцами раковину.

Так зла была, что мира перед собой не видела. Слезы сжимали горло. Хотелось кричать, бить ногами, что-то разбить. Соня ни в чем не была передо мной виновата. Просто она цепляла его, а я – нет.

– Я домой поеду. Сил моих больше нет.

– Что он сказал?! – возмутилась Соня.

– Что я могла бы выглядеть, как Богданова.

Ее брови выгнулись.

– И?..

Я растерялась.

– Это, как бы, не комплимент.

– Это, как бы, Кан. Дима-Матрица. Он пальцами щелкнет и девки поубивают друг друга, чтобы он просто раз на них посмотрел. Проще будь, хорошо?

– Проще – андэ, – ответила я. – Ты же сама все слышала: он любит только сложные операции.