Книга Моё Золотое руно, страница 27 – Екатерина Гордиенко

— Ясон, не смей! — Медея, не замечая Вани Андруцаки, уже цеплялась за меня и руками и ногами. На секунду тесно прижал ее к себе и закрыл глаза. Век бы так стоял. — Это опасная игра, не надо!

— Тогда нам повезло, что я лучший игрок в Ламосе. Не плачь, сердечко мое. Получишь ты обратно своих братьев.

Ну, раз подвернулся такой удобный случай, я крепко поцеловал ее в губы, слизнул с них что-то соленое, и бережно отодвинул мою женщину в сторону.

Больше я не оборачивался. Нельзя.

Поймав волну, перебросил тело через борт и сразу начал отталкиваться от берега. Вдруг рядом со мной в дно уперлось еще одно весло. За шумом воды и ветра я и не заметил, как Ваня Андруцаки угрем скользнул на корму.

— А ты куда?

— Не кипишуй, капитан. Завтра моя Степанида возвращается. Последний вольный день догуливаю.

Язычок веселого огня, который поселила в моей груди Медея, стремительно разрастался во вполне себе приличный костер. А, ладно! Где наша ни пропадала.

— Тогда пиздуй к мотору. Зальет водой — лично утоплю.

Второе приглашение Ване не требовалось. Он положил ладонь на ручку двигателя:

— Готов?

— Нет. А ты?

— Не-а.

— Тогда полный вперед!

Мелкие брызги секли лицо, как песок. Минут через десять кожа онемела и больше не отвлекала. Глаза, конечно, горели и от ветра и от соли, но к этим мелким неприятностям всякий листригон привыкает с детства. Вот такой он, Понт Эвксинский, и ничто в мире не заставит нас разлюбить его.

Волна за волной, волна за волной. Я сосредоточился и действовал почти автоматически. Тело знало свое дело и дало возможность голове работать автономно.

«Золотое руно» выскочило в море через узкое горло бухты, как пробка из бутылки шампанского. Сразу удалось отойти на безопасное расстояние от берега, и я мысленно поблагодарил Николая Угодника. А потом я уже подчинялся только норд-осту. Попутно-боковой ветер — не самый худший из ветров.

Волны перекатывали через крытую палубу, Ваня надежно оберегал двигатель и успевал обшаривать горизонт через морской бинокль, так что пока беспокоиться мне было не о чем. Мысли сами собой потекли куда-то не туда…

— Медея, ты что, умеешь вязать?

Моя подружка, сидящая на лавке под старым ореховым деревом с шерстяным носком, из которого торчат тонкие спицы, стала для меня неожиданностью. Очередной.

— Конечно, умею. Все женщины Ангелисов умеют вязать и даже прясть. Мама сказала, когда вырасту, она научит меня заговаривать наузы ^[26].

Я сажусь рядом и беру в пальцы туго скрученную нитку. Слежу, как она медленно скользит у меня в руке.

— А здесь узелков нет.

— Конечно, глупый. Кто же заговаривает носок? Его сносят и выкинут.

Медея чуть морщит брови — считает петли, когда закрывает пятку. Она права: дорогие заговоренные нити используют для вещей, с которыми не расстаются долго. Иногда носят всю жизнь.

Такой свитер, много раз заштопанный у ворота и на локтях, был у моего отца. В море без него Тео Нафтис не выходил. Если женщина, которая связала его, крепко любит своего мужа, наузы привяжут его к родному берегу и дому навсегда.

— Свяжешь мне свитер, Медея?

Я сжимаю ее пальцы, принуждая взглянуть мне в глаза. Она улыбается и кивает:

— Настоящий? Тот самый? Свяжу.

Пальцы на руле уже закостенели от холода, и мне даже не сразу удается оторвать ладонь от рулевого колеса, когда впереди наш курс прочерчивает смутная серая тень.

— Ваня, видел?

— Вроде ничего.

— Пусти ракету.

Дымный красный хвост дугой уходит вперед. Болезненно щурясь от брызг, мы напряженно ждали ответа.

— Ладно, капитан. Могло показаться.

— Нет, давай проверим.

Я взял немного севернее, заходя поперек курса тени.

— Пусти еще одну.

Хорошо, что сигнальных патронов на борту полный комплект. Ваня отстрелялся на три стороны, и мы снова замерли в напряженном ожидании.

— Вон! Капитан, смотри! — Андруцаки тыкал пальцем в сторону еле заметного мутного красного пятнышка, подскакивающего на волнах, словно оторвавшийся буек. — Это они! Печень отдам, они! Го***ны, пи****сы, убью, сукиных детей.

Он ловко цыкнул сквозь щель между зубами за борт, а я широко ухмыльнулся: в любой ситуации Ваня Андруцаки оставался листригоном до мозга костей. Никогда не свистать на баркасе, плеваться только за борт и не поминать черта. В остальном можно браниться самыми черными словами, и по матери и по государю-батюшке, чем Ваня и занимался, пока мы выгребали на свет фаера.

МЕДЕЯ

Не в каждый праздник у Святого Николая горело столько огней. Перед иконой Угодника сияли самые большие, самые толстые свечи. Отстояв службу до конца, я вышла на паперть. Мама осталась внутри, а отец был где-то на скалах — то ли возле маяка, то ли на башне генуэзской крепости.

За Тесеем взялись присмотреть соседи, на берегу дежурили рыбаки, по набережной, несмотря на непогоду, бродили туристы — деться от любопытных или сочувствующих взглядов было некуда, и я пошла домой.

Тишина в гостиной и на кухне казалась непривычной до звона в ушах. Большие застекленные двери, выходящие на виноградник были закрыты ставнями. Где-то в трубе выл ветер.

Я поднялась к себе в спальню и села на пол перед большим плетеным сундуком. Я была одна. Можно было не ждать, что кто-то войдет внезапно, что спросит, чем я занимаюсь, или, наоборот, отведет в сторону глаза.

Подняла крышку сундука, развернула полотняный чехол и запустила руку в щекотливое теплое нутро. Здесь, переложенные мешочками с сушеной полынью, хранились теплые вещи, мои и Тесея. А на самом дне лежал толстый серый свитер, о котором знали лишь я да мама.

Верблюжью шерсть для него когда-то давно купила бабушка у ногаев на рынке в Феодосии, она же спряла нитки. И она научила меня моему первому заговору — от лихого человека. До моего последнего заговора бабушка не дожила. Уже без нее я вязала узелки и полушепотом просила-молила:

…и на вечере, на перекрой-месяце

Приходите, мои слова,

Во все щели земные, во все омуты глухие,

Разверните следы мужа моего

На место обихоженное,

Божьей милостью положенное.

Я провела пальцем по изнанке, нащупывая крошечные неровности. Вот заговор от глубокой воды, вот от черного глаза. От тоски и от зубной боли, путеводная и от пьянства (на всякий случай). От остуды и на людскую любовь. Жаль, не успела отдать.