Онлайн книга «Дама в автомобиле в очках и с ружьем»
Я попросила дать мне Кольбер 22-18. В тот момент, когда меня соединили, я услышала стук в дверь. Прежде чем пойти открыть ее, я спросила в трубку, нельзя ли мне поговорить с Жаном Ле Гевеном. Мне просто ответили: "Пожалуйста", – и он сразу же подошел к телефону. Я ожидала, что его долго будут искать, и от неожиданности даже онемела. – Да? Алло? Алло! – кричал он в трубку. – Это Жан Ле Гевен? – Да, это я. – Здравствуйте, я… мы с вами встретились в субботу, помните, в Руаньи, после обеда? Белая машина, букетик фиалок? – Да вы шутите… – Нет, я серьезно. Помните? Он рассмеялся. Я узнала его смех, перед моими глазами всплыло – очень четко – его лицо. В дверь снова постучали. Он сказал: – Вы знаете, а фиалки-то завяли, придется мне купить вам другой букетик. Где вы сейчас? – В Кассисе. Я вам звоню не из-за букетика – вернее, нет, именно из-за него. Я… подождите минуточку, прошу вас. Вы можете подождать? Только не вешайте трубку. Он снова рассмеялся и сказал, что подождет. Я соскочила с кровати, подошла к двери и спросила, кто там. Мужской голос ответил, что это официант, принес обед. Поскольку я была в одних трусиках, я побежала в ванную, схватила полотенце, обернулась им и опять подошла к двери. Приоткрыв ее, я взяла поднос, сказала "спасибо, большое спасибо" и тут же захлопнула дверь. Когда я снова взяла трубку, Рекламная Улыбка еще был у телефона. Я сказала: – Извините меня. Я в гостинице, у себя в номере. Ко мне постучались, принесли обед. – Что у вас вкусненького сегодня? – Что принесли? Сейчас. – Я взглянула на поднос. – Жареную рыбу. Кажется, барабульку. – И все? – Нет. Еще что-то вроде рататуя, салат, креветки. Я звонила в Жуаньи, чтобы разыскать вас. – Мне повезло. А зачем? Из-за фиалок? – Нет. Не совсем. Я не знала, как объяснить. Молчание затягивалось. Я спросила: – Скажите, после того как мы с вами расстались, вы ведь ничего плохого мне не сделали? – Вам? – Да. У меня были неприятности по дороге. Я решила, что это вы надо мной подшутили, одним словом, что это вы. Я думала, вы меня разыграли. – Нет, это не я. – Он говорил спокойно, но его тон стал капельку менее дружелюбным, менее веселым. – А какие неприятности? – Я не могу рассказать по телефону. Я бы хотела встретиться. – Чтобы передать мне о своих неприятностях? Я не знала, что ответить. Несколько секунд мы молчали, потом он вздохнул и сказал: – Ваша барабулька остынет. – Пусть. – Слушайте, я уже погрузился – сейчас мне как раз оформят накладные – и должен буду ехать. А ваше дело нельзя отложить на два-три дня? Сегодня вечером мне надо быть в Пон-Сент-Эспри, обязательно. – Я вас очень прошу. – Через сколько времени вы можете приехать ко мне в Марсель? – Ну, не знаю, через полчаса, минут через сорок пять. – Ладно. Постараемся. Отсюда я еду на грузовую автостанцию в Сен-Лазар. Спросите любого полицейского, каждый покажет. Я буду вас ждать до четверти второго. Дольше не смогу. – Я выезжаю. – Грузовая автостанция в Сен-Лазаре. Я вам говорил тогда, в субботу, что вы красивая? – Нет. То есть да. Но не так прямолинейно. – Надеюсь, ваши неприятности не слишком серьезны. Как вас зовут? – Лонго. Дани Лонго. – Имя у вас тоже красивое. Дальше я все делала одновременно. Натягивала на себя костюм, жуя листики салата, впихивая ноги в туфли, глотая минеральную из стакана. В тот момент, когда я уже уходила, зазвонил телефон. Меня соединили с Парижем. Я совершенно забыла, что вызывала своего друга художника. – Это ты, Бернар? Говорит Дани. – Послушай-ка, ну и задала ты мне ребус. Боже, где ты? – На Юге. Сейчас я тебе все объясню. – А почему ты в ту ночь вдруг бросила трубку? – В ту ночь? – Конечно, в ту ночь. Сначала разбудила, а потом… – Когда это было? – Да в пятницу. Боже мой! Или, можешь считать, в субботу. Ведь было уже часа три ночи. Он кричал на меня. Я уверяла его, что не звонила. Я села на кровать, положив сумочку себе на колени. Кошмар начинался снова. Только что, пока я разыскивала шофера грузовика, разговаривала с ним, даже когда упоминала о своих неприятностях, у меня появилось такое чувство, будто всего, что произошло за эти два дня, в действительности не было. Я забыла о трупе в машине, о ружье, о телефонограмме в Орли – словом, обо всем. Я слышала спокойный, доброжелательный голос, меня с интересом спрашивали, что мне принесли на обед, я была в мире, где не было места ни убийству, ни страху. А оказывается, все это есть. Даже Бернар Тор, мой давнишний, самый верный мой друг, которого я посвящала во все свои дела, и тот вдруг оказался втянутым в этот кошмар. Я перестала его понимать. Он тоже не понимал меня. Мы несколько минут кричали друг на друга, прежде чем каждый из нас сумел объяснить, что он хочет сказать. Бернар – что я ему звонила в ночь с пятницы на субботу и то ли говорила издалека, то ли плохо работал телефон, но уже тогда он ничего не мог понять из моих слов и у него создалось впечатление, что я не в себе, тем более что я неожиданно бросила трубку. Я в свою очередь с каким-то остервенением повторяла, что не звонила ему ни днем, ни ночью, вообще не звонила. Потом я спросила: – А ты уверен, что это была я? – Что?! Конечно, ты. Правда, я плохо тебя слышал, в трубке что-то чертовски трещало, но это могла быть только ты. – Это была не я. – Боже мой, в таком случае ты была пьяна! Скажи, что происходит? Где ты? – Я тебе говорю, это была не я! – Даже то немногое, что ты мне сказала, не мог знать никто, кроме тебя, не делай из меня… – О чем я говорила? – О Цюрихе! Короче, это была ты. Я снова заплакала. Я плакала так же, как вчера вечером, когда вернулась в свой номер: слезы текли из моих глаз сами по себе, независимо от моей воли, словно мне не принадлежали. Это он, Бернар Тор, помог мне четыре года назад – навел справки, одолжил денег на операцию и на клинику. А ведь в то время он был для меня просто товарищем и я о нем вспоминала, лишь когда видела его. Он один знал о моей поездке в Цюрих. Я колебалась почти четыре месяца из какого-то фанфаронства, из глупости, лгала себе и тому, кого люблю, в душе прекрасно сознавая, что у меня не хватит мужества сохранить ребенка. В общем, все кончилось так ужасно, что хуже быть не может. Думаю, что даже доктор, делавший мне операцию, презирал меня. |