Книга Мелким шрифтом, страница 59 – Роберт Глэнси

— Вот, Фрэнк, вроде незатейливая, но прекрасная песня о людях, О тех, кто не возлагает надежд ни на религию, ни на идеалы — сколько из–за них горя и войн на земле; она о тех, кто просто живет в ладу с другими людьми. Знаешь, это была любимая песня твоей матери ^[209].

После продолжительных эмоциональных засух такие моменты приносили невероятное облегчение. Я отвернулся, чтобы отец не заметил навернувшиеся на мои глаза слезы.

— Знаю, папа. Ты прав: прекриасная песня.

Я такой не один, есть и другие, похожие на меня.

Прежде чем в последний раз отправиться на встречу с Оскаром, я напечатал конии всех контрактов, к которым приложил шкодливую руку. В первую очередь те, которые вызывали у меня особую гордость. А потом — все подряд, от первых мелких проб до совсем бредовых пассажей, когда я уже не владел собой и вписывал целые абзацы в договоры с фабрикантами оружия. В последнее время я совсем закусил удила и кучу новых договоров изменил до неузнаваемости. Сложенные в стопку, они кажутся одинаково нудными и маловажными, но, говоря по правде, ничего более важного и весомого я за всю свою жизнь не сделал.

Затем я взял розовый маркер и выделил все добавленные мной фразы, чтобы взгляд читателя сразу уперся в эти жуткие вставки,

А потом… Возможно, так потешалась надо мной моя сильно пострадавшая память (я никогда не узнаю этого наверняка, да и нсего прочего тоже). Короче, расцветив розовым маркером свой лучший опус, я перечитал один договор из тех, к которым впервые рещился приложить руку, и заметил там кое-что новое — такое, чего сам я точно не вписывал,

Не вери своим глазам, я перечитал договор раз, другой…

Похоже, еще один юрист, возможно, наш же собственный, присовокупил кое-что от себя, то есть откликнулся, светил ия мою ветаику, Инымц словами, другой юрист на свой лад подправил мою «правку»: в гуще петита, сразу за словами «Иисус прослезился», которые вписал я, в договоре появилась фраза: «И не без оснований».

Я собрал контракты и, улыбаясь, пружинистым шагом отправился к Оскару. Вошел в кабинет и молча положил стопку на стол.

Столетнюю хорошую репутацию можно вмиг потерять.

Пришлось ждать.

Оскар разговаривал по телефону. Он подмигнул мне, но беседы не прервал.

Рассеянно поглядел на договоры.

У него упала челюсть, он смолк. Не попрощался с собеседником, не положил трубку на место — просто уронил ее на стол и начал остервенело листать контракты, чуть ли не утыкаясь носом в бумагу, будто не верил своим глазам. Лицо его побагровело.

— Это что, шутка? — выдавил он. — Что происходит?

Я улыбнулся, и паника на физиономии Оскара сменилась огромным облегчением. Он ведь знать не знал, что ко мне вернулась память. ^[210]

— Ну, блин, ты даешь, Фрэнклин! Здорово меня разыграл. — Оскар прижал руку к сердцу и тяжело плюхнулся на стул. — Круто, блин. Я уж было решил, что мы потеряли миллионы фунтов на этих контрактах. Выходит, Версия дваноль способна шутки шутить!

Я не засмеялся и даже не улыбнулся, я по–прежнему смотрел ему прямо в глаза.

Он изменился в лице, облегчение сменилось яростью.

— Какие, брат, шутки, — сказал я, — Все вполне серьезно. Эти контракты уже у клиентов, они действуют, но законной силы у них не больше, чем у завязавшихся узлом макарон.

Оскар ахнул, лицо его побагровело, пальцы скрючились; едва переводя дух, он прогавкал:

— Зачем? Почему! Это? Это!

— Что ж, — невозмутимо сказал я, — даже производители бомб в глубине своих плутониевых душ наверняка питают малюсенькую слабость к поэзии.

— Но!.. Но!..

— Кстати, — продолжал я, будто мне вдруг вспомнился ничтожный пустячок, — я все знаю про твои с Элис шашни.

Я думал, Оскар рухнет в сердечном приступе, но он лишь отступил от меня на шаг, будто боялся заразы, и, вывернув шею, крикнул в открытую дверь:

— Эй, кто–нибудь, немедленно заберите контракты и тщательно выправьте текст! Что сидите, болваны! Сейчас же исправить ошибки!

— Поздно, — сказал я. — С минуты на минуту зазвонят телефоны ^[211]…

Вту же минуту раздался трезвон.

По бесчисленным телефонам бесчисленные сотрудники уже вели переговоры. Паника захлестывала один стол за другим; кто–то вдруг вскочил и крикнул:

— Оскар, это вас, шестая линия!

Следом другой голос:

— Оскар, третья линия…

Еще трое присоединились к общему хору:

— Вторая линия, Оскар…

— Линии седьмая и девятая, Оскар…

— Оскар, вас, десятая линия…

— Оскар!

— Оскар!

Прикрывая трубки рукой, они держали их наготове ждали, что предпримет Оскар.

Казалось, он вот–вот полезет на меня с кулаками, но он развернулся на каблуках, помчался в кабинет и стал что–то быстро и громко говорить в телефонную трубку.

Я улыбнулся, помахал коллегам — они сделали вид, что ничего не заметили, — и вышел из конторы навсегда.

Укладывать надо немного и быстро.

Когда она влетела в квартиру, я уже совал вещи в сумку. Давненько не видел я жену такой непричесанной: волосы взлохмачены, на затылке вместо аккуратного пучка нечто похожее на глиняный горшок, скособочившийся на гончарном круге. Я был и рад, и опечален. Рад, потому что эта растрепа живо напомнила мне ту небрежную и очаровательно беспечную девушку, в которую я когда–то влюбился. А опечален потому, что, глядя на нее, понял: это конец, я вижу ее в последний раз.