Онлайн книга «Декоративка»
|
Он в ответ стиснул меня еще сильнее. — Пусти, сказала! — Что там еще? — недовольно произнес Гадо. — Дикарка дерется, — ответил мэнчи, не выпуская меня из рук. Распорядитель приблизился к нам и гаркнул: — Прекрати! — Пусть отпустит меня! — потребовала я, глядя в лицо Гадо. — Ты смеешь говорить со мной? — мягко произнес он. — На первый раз я тебя простил, дикарка, но второй раз заслуживает наказания. Хочешь идти сама — иди. Без обуви. Он кивнул своим прихвостням и те быстро стащили с моих ног обувь, так что я осталась в одних только чулках. Я так удивилась этому, что даже не стала сопротивляться. Он серьезно? — Иди, — железным тоном приказал распорядитель. Меня спустили на грешную землю. Ступни обожгло непереносимым холодом, и я судорожно вздохнула — первый и единственный раз. Ничего, вытерплю… Шерстяные чулки это лучше, чем ничего. Гадо шел медленно, и нам приходилось под него подстраиваться. Мои ноги быстро окоченели, так что я довольно скоро перестала их ощущать, разве что иногда, когда попадался камешек, чувствовала что-то. Я ступала, как могла, осторожно, чтобы не порвать чулки, и тщательно следила за тем, чтобы ни единый вздох или стон не сорвался с моих губ. Не хочу их развлекать… Если после этой прогулки я заболею и умру или мне придется ампутировать ноги — виноват будет Гадо. Хороший же в этом ов-вене общественный распорядитель! Если он наказывает так провинившихся женщин, то немудрено, что этих самых женщин здесь так мало! Наконец, мы дошли до пункта назначения — трехэтажного дома, огороженного надежным забором, над входом в который висела яркая вывеска: золото на красном. Я даже не стала пытаться прочитать ее. Двое охранников поприветствовали распорядителя звучным: «Ви здраво!» и пропустили нас. Наконец, наконец, мы оказались в теплом месте… Я прикрыла глаза. Испытание закончено… Хоть бы эта прогулка не оказалась для меня роковой. К Гадо подбежал длинный тощий парень; сноровисто сняв с распорядителя плащ, он спросил, перенасыщая голос почтением: — Чего желаете, господин распорядитель? Согреть вам вина? — Пожалуй, — протянул Гадо и с интересом посмотрел на мои ноги. Чулки поистерлись, но не порвались: я берегла их как могла, пока шла. — Понравилась прогулка, дикарка? — Очень. Усмехнувшись, распорядитель сказал парню: — Не грей вино, принеси в кабинет. Тот кивнул и, повесив плащ в шкаф, умчался за вином. Мы же последовали за Гадо дальше по коридору, и к лестнице. Подняться по лестнице стало для меня еще одним испытанием: мои ступни одеревенели от холода и казались негнущимися деревяшками. Хоть бы все с ними было хорошо… хоть бы… Мы зашли в теплый и хорошо освещенный кабинет; на стенах я заметила цветастые пятна картин и тканевые панели, узоры которых сливались для меня в одно смазанное пятно. Меня подвели к камину, в котором задорно потрескивал огонь, чтобы я отогрелась, не забывая крепко держать за руки. Я уставилась в огонь. Пожалуйста, спаси мои ноги, огонь… Теплые потоки воздуха шевелили мои волосы, ласкали кожу лица, и постепенно я согревалась, но ступни все так же оставались «деревяшками». Поэтому когда я вдруг ощутила сильный укол боли в одной из ступней, то невероятно обрадовалась. Чувствительность возвращается! Пока я грелась, Гадо перебирал какие-то шуршащие бумаги на столе. В кабинет вошел парень с кувшином вина и высоким бокалом. Оставив вино на столе, парень спросил, не желает ли господин распорядитель еще чего-то. «Господин распорядитель» отослал парня, потянулся, и, с трудом встав с широкого кресла, подошел к нам с бокалом вина. — Инструмент готов? — спросил он у мэнчи. — Доставайте. Один из мужиков достал с висящего неподалеку крючка перчатки и, нагнувшись, вытащил из огня инструмент для клеймения, готовый, собственно, к процессу клеймения. Обе мои ступни к тому времени обрели чувствительность и адски жаловались на прогулку по ледяной площади, а кровь прилила к лицу. Если бы мэнчи не держали меня за руки, я бы, наверное, осела на пол. — Сколько тебе лет, дикарка? — спросил Гадо. — Двадцать… — хрипло ответила я, забыв добавить «с хвостиком». — Это правда, что ты бесплодная? — Нет. — Посмотрим… Страшно? — Нет. Я была бы рада постоянно отвечать «нет» с независимым видом, но страх прокрался в мой голос, выдал меня, и толстяк улыбнулся. Мэнчи, который взял инструмент, подошел ко мне сбоку. Мое лицо уже не просто горело, оно пылало: я еще помнила, как холодны камни площади, и при этом ярко ощущала жар огня, шедший из камина. Сердце билось бешено. Мысли выбивали ритм: «Не-может-быть-не-может-быть». Один из мэнчи опустил рукав платья, обнажая мое плечо, а другой приподнял инструмент… — Выпей, — велел Гадо, и сунул мне под нос бокал с вином. Я взглянула в блестящее подкрашенное лицо толстяка. К чему эта жалость? Зачем давать мне вино, чтобы облегчить боль? Я же в его глазах просто животное, на которое нужно поставить тавро. — Нет, — ответила я с высокомерием королевы. Гадо усмехнулся и сам стал пить вино. — Чтоб ты подавился, тварь, — добавила я самым любезным тоном. Слово «тварь» на русском и имперском звучит одинаково. Услышав оскорбление, толстяк подавился и выронил бокал, обрызгав себя и окружающих; бокал к тому же бухнулся прямо ему на ногу. Разозленный распорядитель секунду-другую смотрел на меня, затем опустил свой рукав так, чтобы прикрыть ладонь, забрал инструмент для клеймения у мэнчи, чтобы самому заклеймить меня, но, торопясь, ненадежно его ухватил, так что железяка оказалась в опасной близости от моей ноги. Я не замедлила воспользоваться преимуществом и пнула Гадо по низко опущенной руке с инструментом; рука толстяка от удара разжалась, а инструмент полетел в сторону. Я рассмеялась, чтобы смутить его еще больше, и спросила: — Эта штука слишком тяжела для тебя, Гадо? Кто-то из мэнчи кинулся поднимать инструмент, а сам толстяк несколько раз ударил меня по лицу; из разбитой губы потекла кровь. — Держите крепко! — приказал Гадо, и, снова взявшись за инструмент, заклеймил меня. Я была уверена, что заору, но на деле даже не пикнула; боль меня ослепила и ошеломила, лишив голоса. Я окунулась в нее, как в маленькое озерцо, растворилась, а когда вынырнула, и вернулся дар крика, его уже можно было сдержать. Запах паленой кожи был отвратителен, и меня затошнило. Я повисла на руках мэнчи, сглатывая подступающую желчь и смаргивая слезы; кометой пронеслась в сознании мысль, что второй раз нечто подобное я не вынесу. Пухлые пальцы жестко схватили меня за подбородок. В тумане слез я увидела лицо Гадо и услышала его слова: |