Книга Засланцы, страница 58 – Лион Измайлов

– А что, Куравлёву на юге отдыхать нельзя?

– Можно.

– Ну вот, может, он как раз сейчас и едет на юг. В одном купе с кем-нибудь…

– Ну знаете, – не выдержал Синичкин, – это уж слишком. В конце концов, я вам сейчас докажу. Я вам паспорт покажу. – И Синичкин полез в чемодан за паспортом. Но паспорта в чемодане не оказалось.

– Давай, давай показывай, – приговаривал Семёнов.

Синичкин стал шарить по карманам. В карманах паспорта тоже не было.

– Небось дома забыл? – ехидно спросил Семёнов.

– Забыл, – простодушно ответил Синичкин.

– Ну артист! – захохотал Семёнов. – Вот что значит артист. Разыграл как по нотам! И главное, лицо такое, будто точно забыл. Давай, дорогой, выпьем ещё по одной за твой талант.

– Послушайте, там же в паспорте путёвка в дом отдыха!

– Это уж как водится, – сказал Семёнов, подавая стакан Синичкину. – Путёвка в паспорте.

А паспорт где? Будь здоров, Леонид, не знаю, как по батюшке.

– Да так зовите, – машинально ответил Синичкин.

– Ну вот, дорогой, другое дело, а то «я Володя, я Володя».

Но Синичкину было уже не до Семёнова. Как же без паспорта? Без путёвки? Ведь в дом отдыха не примут. Володя машинально выпивал, машинально закусывал. А тут ещё проводница Настя пришла билеты собирать.

– Батюшки! – всплеснула она руками. – Куравлёв! Живой! – и тут же побежала за напарницей. – Да как же сразу-то не заметила, – приговаривала она на ходу. Растолкала спящую напарницу: – Кать, на двадцать восьмом месте едет-то знаешь артист какой?

– Заяц, что ли? – отмахнулась спросонья Катя.

– Какой ещё Заяц? Такого и артиста нет, Зайца. Куравлёв едет, вот кто.

– Да хоть бы Смоктуновский, – сказала Катя и опять отключилась. Но тут же вскочила: – Сам? Живой?

– Ну! – красноречиво ответила Настя.

– Иди ты!

– Иду.

И они обе побежали смотреть на живого Куравлёва.

А тот, кто представлялся им Куравлёвым, сидел ни жив ни мёртв. Он пил коньяк. Выхода у него не было.

– Куравлёв! – в один голос сказали проводницы, сели напротив Синичкина и в четыре глаза уставились на него.

– Ближайшая станция когда будет? – заплетающимся языком спросил Синичкин.

– Ой, горемычный, – запричитала Катя, – как же ты мучаешься!

– Верно говорят, – вторила Настя, – все артисты пьяницы.

На ближайшей станции шатающегося Синичкина отвели под руки к телеграфу, там он нетвёрдой рукой написал телеграмму: «Мама вышли паспорт путёвку» – и так, без адреса, отдал телеграфистке, деньги ей оставил, а сам пошёл в вагон.

– Всё в порядке, – сказал он Семёнову, – теперь можем ехать. Вышлет.

– А куда вышлет? Ты хоть написал адрес-то?

– А зачем? На путёвке написано: «Дом отдыха «Спартак» – напротив «Динамо». Мне. В личные руки.

– Здравствуйте, – сказал Семёнов.

– Здравствуйте, – не возражал Синичкин. – Я как вошёл, сразу поздоровался, а вы, значит, мне сейчас отвечаете. Лучше поздно, чем никогда.

– Да нет, «здравствуйте» в смысле «приехали». – Синичкин кинулся к чемодану. – Да не суетитесь, Лёня, я говорю «приехали» в смысле «едем в один и тот же дом отдыха «Спартак».

– Замечательно, – сказал Синичкин. – Подтвердите там, что я не Куравлёв и что путёвки у меня нет, не было и не будет.

– Да спи ты, Куравлёв, не Куравлёв. – Семёнов уложил Синичкина, снял с него туфли и накрыл одеялом.

Подробности следующего дня Синичкин не помнил. Подробностей было слишком много. Приходили разные люди. Одни приносили с собой бутылки и тут же распивали. Другие, стоя в коридоре, спорили, Куравлёв это или не Куравлёв. Третьи располагались в купе по-хозяйски и долго обсуждали достоинства и недостатки актёрских работ Куравлёва. Четвёртые рассказывали о своей жизни, делились воспоминаниями о войне и детстве. Пятые учили Куравлёва жить, ссылаясь на свой богатый житейский опыт. Шестые учили Куравлёва актёрскому мастерству. Седьмые предлагали Куравлёву тут же сыграть в карты.

Синичкин сидел у окна и равнодушно смотрел на посетителей. Иногда он засыпал сидя, просыпался и снова смотрел и слушал. Первым не выдержал сосед Синичкина Семёнов.

– Всё, граждане! – сказал он. – Приём посетителей закончен. Артисту нужно отдохнуть! Все заявки в письменном виде подавать проводнику. – После этих слов он закрыл дверь и сказал Синичкину: – Будет с них. Отдохни, Леонид. – А потом с жалостью добавил: – Ну и жизнь у вас, у артистов. Хуже, чем у клоунов.

Синичкин улёгся на верхней полке и стал обдумывать ситуацию. Приехать в дом отдыха без путёвки и паспорта – явная бессмыслица. Никто не примет. Не поверят.

С другой стороны, назваться Куравлёвым, которому конечно же все поверят, тоже невозможно, потому что это противоречит принципам Синичкина. А отступаться от своих принципов Володя не хотел, так как считал, что будет ещё хуже. Другими словами, он считал, что каждый должен заниматься своим делом: обманщик – обманами, аферист – аферами, а честный человек должен быть честным. А если честный вдруг решит заняться обманом, то у него ничего не получится. Навыков обманывать нет, совесть всё время гложет – одним словом, сплошной дилетантизм, а Синичкин уважал профессионалов. У Синичкина уже был опыт в этом плане. Дело в том, что Синичкин не сразу стал парикмахером, хотя с детства мечтал стать именно парикмахером.

Было ему всего пять лет, и пришли к ним гости. А маленький Вова залез на спинку стула и начал падать на тётю Галю. У тёти Гали на голове была модная причёска, на которую тётя Галя убила три часа. Падая на тётю Галю, Вовочка ухватился за прядь её волос и благополучно спустился по ней на пол. Прядь волос осталась висеть, тётя Галя расстроилась, а дядя Ваня, её муж, сказал, что тёте Гале так ещё больше идёт к лицу. И действительно: прядь золотистых волос, как лисий хвост, выбивалась из гладкой причёски и кончалась завитком у шеи.

«Парень-то парикмахером будет», – сказал дядя Ваня.

Устами дяди Вани глаголила истина. А локон, выпавший из причёски тёти Гали, вошёл тогда в моду и долго не выходил из неё. А в некоторых отдалённых городах нашей необъятной страны и посейчас является единственным украшением красивых девичьих головок.

С тех пор, с того замечательного дня Володя Синичкин, вооружившись ножницами, стриг всё, что попадало под руку: кукол, бахрому на скатерти, соседских девочек и себя самого. К восьмому классу он уже мог ножницами и расчёской сделать практически любую причёску. Правда, пока что не очень хорошо. В десятом классе он уже делал причёски хорошо.

Естественно, что после десятого класса ему захотелось пойти в школу парикмахеров, но мама была против. Родня её поддержала. Как это так, в наш век НТР и мирного атома идти в парикмахеры.