Книга Засланцы, страница 6 – Лион Измайлов

И вот однажды сидим мы в шалаше. Приходят два приличных человека. Поздоровались, вежливо так разговаривают. Слово за слово, наконец к делу перешли. Предложили они нам за деньги шалаш уступить. Дескать, к ним друг приезжает из Швейцарии, и они ему хотели подарок сделать. Экзотику нашу показать. Он поживёт несколько дней, а мы вам за это заплатим.

Но мы с Артёмом люди благородные, от денег, конечно, отказались, а шалаш – пожалуйста, только условие: чтобы здесь всё чисто было, мусор не бросать, а сжигать или закапывать в землю. На том и порешили.

Дня через два проходим мимо, Артём говорит:

– Пойдём заглянем в шалаш.

Мы и пошли. Подошли, а там уже двое. Костерок разожгли, что-то в котелке варят. Мы извинились, попросили разрешения присесть к ним.

Один из них лысый, небольшого роста, довольно сильно картавит, но не противно, а даже как-то по-французски. Второй простого, видно, звания. Серьёзный и напряжённый.

Стали знакомиться.

Лысый говорит:

– Володя.

Я говорю:

– Как-то неудобно вас называть Володей, вы всё же старше нас.

– Нет, – говорит, – зовите просто Володя. Это для конспигации. Если сказать, что меня зовут, допустим, Владимиг Ильич, то уже больше шансов меня найти.

Второй тоже представился, но я не запомнил его имени, предположим, его звали Иван.

– Мы пголетагии, – продолжал Володя. – Вот Иван, он потомственный, настоящий пголетагий, а я тоже пголетагий, но умственного тгуда.

Мы тоже представились: Артём – юрист, я – писатель. Я всегда писателем представляюсь, может, потому, что на самом деле был писателем.

В первую нашу встречу мы совсем немного разговаривали, посидели, от чая отказались и ушли.

Артём по дороге говорит мне:

– Странные они какие-то.

– Да что же странного? – спрашиваю я.

– Почему-то он о конспирации заговорил.

– В шутку он сказал. С юмором человек, вот и шутит. Если бы действительно конспирировался, то вряд ли об этом стал говорить.

– И этот, второй, который пролетарий, – тоже какой-то подозрительный, смотрит вопрошающе, будто с опаскою. Оглядывается всё время.

– Знаешь, люди чужие пришли, лес вокруг, конечно, будешь подозрительным.

Два следующих дня пролетарий прибегал к нам то за солью, то за спичками, то за ведром. Судя по всему, наши туристы не были готовы к жизни в лесу.

На третий день я пришёл к Володе и Ивану один. Мой друг не захотел идти, сказал: «Не нравятся они мне».

Сели у костра, вскипятили чай, и я спросил у Володи:

– А почему бы вам не снять избу? Вам там будет удобнее.

– Нельзя, – с ласковым прищуром ответил Володя, – конспигация. Никто не должен знать, что мы здесь, – и засмеялся заливисто.

Смех у него был весёлый, просто мальчишеский. Иван пояснил:

– Шуткует Владимир Ильич, шуткует. Нам здесь, в лесу, лучше. Воздух чище.

– А чем вы, батенька, занимаетесь сейчас? – спросил Владимир Ильич, заложив пальцы рук за жилетку. И тут же он стал жутко похож на задиристого петушка.

– Пишу, – скромно сказал я.

– Это я понимаю. А о чём пишете?

– О сомнениях. О сомнениях интеллигентного человека.

– Вот, – сказал Владимир Ильич, – вечные сомнения интеллигентного человека. Из-за этих сомнений стгана наша стоит на месте и не сдвигается впегёт ни на агшин.

– Вы считаете, что ей лучше двигаться так, как двигаются Соединённые Штаты к цивилизации, которая губит лучшие человеческие чувства и стремления?

– Вот именно это и есть вечная пгоблема нашей интеллигенции. Вместо того чтобы повести стгану впегёд, вы жалко плетётесь в хвосте общества.

Желая перевести тему, я спросил:

– А чем вы занимаетесь, Владимир Ильич?

Владимир Ильич захохотал и сказал:

– Хочу пегевегнуть миг.

И они оба засмеялись.

– А точку опоры вы уже нашли?

– Геволюция – вот наша точка опогы.

– Шуткует всё, – сказал Иван, будто извиняясь передо мной.

– Мало вам одной революции?

– Мало! – закричал Владимир Ильич. – Это была всего лишь гепетиция. А мы сделаем настоящую.

– Кто это – мы? – спросил я.

– Мы с пголетагиатом, то есть вот с ним.

Тут уж и я засмеялся, понимая, что меня разыгрывают.

– Да, батенька, мы постгоим новую жизнь и создадим новое госудагство, в котогом не будет места сомневающимся.

– Интересно, – спросил я, уже понимая, что меня разыгрывают, – как же вы видите это своё будущее государство?

– Землю – кгестьянам, – сказал Владимир Ильич, – фабгики – габочим.

– А кто же управлять будет этими фабриками?

– Спецы стагой Госсии, пока мы у них не научимся этому делу. А потом их всех в гасход.

– Прямо-таки всех?

– Ну, некотогых оставим для газвода, – и снова весело засмеялся.

– Ну а что с царём будете делать?

– Гасстгеляем, – коротко и жизнеутверждающе сказал Владимир Ильич.

– А правительсво нынешнее?

– Обязательно гасстгеляем.

– Помилуйте, вы, Владимир Ильич, в Бога-то верите?

– Ни в коем случае, – сказал Владимир Ильич и, заговорщически подмигнув, добавил: – И всех цегковников гасстгеляем. Мы дадим новую идеологию нагоду.

– Какую же?

– Счастье нагода – вот наш Бог.

– И всё?

– Всё.

– Кто же это всё будет делать?

– Пагтия, а за ней и весь нагод.

– И вы думаете, что народ пойдёт за вами, если узнает о ваших наполеоновских планах?

– Тсс, – Владимир Ильич прижал палец к губам, – никому ни слова. Это будем знать пока только мы тгое и ещё пага десятков товагищей.

– Скажите, Владимир Ильич, – показал я на его рваные башмаки, – и всё это вы будете делать в этих башмаках?

– Это дело наживное, – сказал Владимир Ильич и опять засмеялся.

– Завтра я вам принесу ботинки, у меня есть здесь лишние.

Назавтра, когда я принёс Владимиру Ильичу ботинки, они с Иваном уже собрали вещи и собирались уезжать.

Ботинки Владимир Ильич взял, тут же в них переобулся и сказал:

– Прощайте, любезнейший, я вас не забуду, когда мы сделаем геволюцию.

Они с Иваном сели в машину, которая каким-то невероятным образом проехала сюда, на опушку, и укатили.